– В результате твоей болтовни служба собственной безопасности ментовки потеряла главного фигуранта дела, а мы избавились от дополнительных разборок с самим подполковником и к тому же заработали на этом полтора миллиона баксов...
– Отдадим треть Людмиле Евгеньевне? – неожиданно предложил Волк.
– Отдадим... Только позже, иначе мы ее просто подставить можем... – согласился я и совсем не от жадности предложил отсрочку. Резкое изменение уровня жизни после смерти мужа может привлечь к несчастной женщине ненужное внимание ментов и шакалов. Шакалами я, как человек волчьей породы, именовал людей типа подполковника Петрова и его помощников, с которыми сегодня беседовал возле трансформаторной будки... Под ментами же я подразумевал как раз не таких, как ментовский подполковник Петров, а таких, как ментовские майоры Николаев и Лиходеев... Хотя их я мало знаю...
* * *
Сначала я осмотрел свой «Хаммер», подвергшийся обыску. Там вроде бы даже запасное колесо не стащили и, судя по всему, не слили бензин. А то мне как-то жаловался знакомый, что у него на штрафной стоянке менты машину на запчасти разобрали. Похоже, мои из другого отделения были. Хоть в этом повезло. Но в машине слишком мало места, чтобы обыск мог стать безобразным. Там разбрасывать нечего... Безобразным он был в квартире у Волка, где менты все, что можно уронить, старательно и со вкусом роняли... Да и у меня в квартире происходило то же самое... Посуду, правда, не били...
– Домой сегодня поедешь?
Я почувствовал в вопросе приглашение.
– Наверное, у тебя останусь... – решил. – Вдвоем безопаснее...
– Тогда машины на стоянку поставим...
Это заняло у нас двадцать минут. Причем Волку пришлось звонить подставному хозяину стоянки, чтобы для «Хаммера» нашлось свободное место. И одному из трех ночных сторожей пришлось свою машину выкатить за ворота и освободить место для моей... У «Ниссана Патрол» было свое постоянное место...
До дома мы шли пешком. Несмотря на убедительность доводов Волка, я предпочитал посматривать по сторонам, чтобы не попасть кому-то на мушку. Конечно, если специалисту вздумается убить меня или нас обоих, он это сделает с дистанции без всяких вопросов. Никогда не знаешь, откуда и с какой скоростью может прилететь пуля снайпера. Утешал тот факт, что убийца стрелял в подполковника Петрова из не дешевого «винтореза» и винтовку оставил на месте преступления. Через такое непродолжительное время не просто бывает достать вторую такую же винтовку. А использовать другую, без глушителя, в таком большом городе, как Москва, рискованно. Кто-то может киллера не понять... Из всего этого можно сделать классический вывод – убийца в ближайшие часы не планировал выходить на работу и не намеревался начать «охоту на волков». Следовательно, Волк и я могли спать более-менее спокойно...
И все же спокойствие ко мне не приходило, как оно пришло к Толяну, но я понимал хорошо, отчего такое происходит. Я не имею склонности к выбрасыванию из окна четырнадцатого этажа, когда меня начинает глодать совесть, тем не менее беспокоила меня предстоящая очная ставка с Анжелиной... Мне будет очень сложно смотреть ей в глаза и говорить, что я не получал никаких денег. И все это под присмотром майора милиции Николаева...
О предстоящей очной ставке я старался не думать, чтобы нервную систему себе не расшатывать, но подсознание выталкивало беспокойство изнутри, и я пытался подыскать другие основания для такого беспокойства, чтобы не думать о настоящей причине...
Надо просто отвлечься... Волк сейчас придумает, как это сделать. Он очень изобретателен в этих вопросах. И я даже знаю, что он изобретет. В холодильнике у него постоянно пополняемые запасы водки, и сохранилась надежда, что менты во время обыска не всю ее выжрали... Но меня такая изобретательность Волка не устроит. Я знаю за собой особенность – утром после изрядной выпивки, даже не имея ничего за душой, начинаешь испытывать комплекс вины. Многократно описанное психологами состояние абстинентного синдрома... А если уж что-то за душой есть, то придется, чтобы избавиться от этого состояния, снова напиться... И так до бесконечности, пока не найдется подходящего окна на четырнадцатом этаже... Значит – этот вариант отпадает... Чуть-чуть выпить для расслабления, но не больше...
2. ВОЛК
И пусть оно не обижается... Оно – это мое отражение в зеркале. Надоело с ним пить. Я лучше с Онуфрием, чесс-слово, несмотря на то, что Онуфрий, когда выпьет, всегда взглядом тяжелеет до уровня удара авиации дальнего действия – каждый взгляд, как бомба весом в несколько тонн. Он сам говорил как-то, помнится, что пьяный себя в зеркало увидел и испугался, чуть не выстрелил. И я его понимаю... Мое отражение, и то, наверное, испугалось бы...
Мы вошли в квартиру, и я ее не узнал...
Конечно, она осталась такой же, какой мы ее покинули. Но я любитель порядка и забыл совершенно, что любопытные менты обыск делали. Они всегда с этим делом справляются феерически, чтобы брызги во все стороны летели... Надо бы порядок навести... Но заниматься уборкой в присутствии друга мне показалось почти порочным. В присутствии друга следует пить водку и разговаривать на общие темы. Общие темы у нас остались с прежних времен, а тут и новых пару ведер добавилось...
Я достал бутылку водки, сообразил на скорую руку закуску и все это на стол выставил под неодобрительный взгляд Онуфрия. Я уже понял, что он желания не имеет под завершение застолья проползти по-пластунски до угла, в котором я ему постелю. А я вот непременно хочу стресс снять... И сниму, несмотря на возражения Онуфрия, прямо в его присутствии...
– Только по маленькой... – предупредил он.
– Уговорил... – я вздохнул, ему поставил рюмку, а себе стакан и налил.
Полную рюмку и полстакана... Я всегда на выпивку крепче был, и двойной дозой меня не прошибешь. Будем так пить, а со стороны кто посмотрит, скажет, что пили одинаково.
– Петрова помянем... – предложил Онуфрий.
Против этого возражений возникнуть не могло, и мы выпили молча.
– Дай мне тетрадь посмотреть... – попросил он.
– Бога ради... Если хочешь, я тебе даже почитаю...
– Почитай... Это лучше, чем водку жрать...
В беспорядке комнаты найти тетрадь оказалось сложно. Пять минут ушло, но все же я нашел – зря, что ли, в разведке служил... Налил себе полный стакан, Онуфрию половину рюмки – перепутал дозы. Я бы и не заметил, но заметил Онуфрий:
– Накачаешься ведь...
Я оплошность увидел, но исправлять не стал.
– Я – по глоточку... Когда вслух читаю, у меня всегда в горле першит, смачивать требуется...
Тетрадь я привычно открыл наугад, на первой попавшейся странице, но ближе к концу, чтобы не читать то, что уже прочитал...
* * *
...«Мовсаев опять вызвал меня на допрос утром...
Последний раз меня избили в его присутствии и по его знаку, избили до потери сознания, и утренний вызов мне не слишком пришелся по душе, тем более что меня уже допрашивали вечером, согласно привычному расписанию. Впрочем, вечером не били сильно, и вполне возможно, что, опять же по приказу Мовсаева, поберегли для утреннего допроса.
В этот раз, к моему удивлению, в кабинете Мовсаева не было привычной толпы шакалов, которая избиением и занималась. Сам Абу Мовсаев сидел за письменным столом, курил, и распечатанный блок каких-то американских сигарет лежал перед ним. Я не слишком разбираюсь в сигаретах, поскольку курить даже в детстве не пробовал, и потому не знал, крепкие они или нет, но дым, который Абу пускал мне в лицо, был противным и заставлял меня кашлять. А кашель вызывал боль в грудной клетке, и хотелось рукой за грудь взяться.
Меня усадили на стул как раз против Мовсаева, и Абу сделал знак охранникам, чтобы вышли. Но сам о чем-то думал, окутывая дымом и свою голову, и мою, и ни о чем не говорил.
Здесь же, на столе, стоял все тот же телефон спутниковой связи и стакан слабенького зеленого чая в подстаканнике, какие сейчас встретишь, пожалуй что, только в поездах дальнего следования. Впрочем, наверное, я не прав, подстаканник, кажется, был серебряный, с красивой чеканкой, и уж точно не штампованный. Чай меня манил так, что в горле образовался спазм, из-за которого я опять закашлялся. Я не стал принимать вечером воду из рук лейтенанта Угарова и утром глотка воды сделать не успел, когда меня разбудили и повели на допрос. За глоток чая я Мовсаева готов был простить и помиловать, когда он мне в руки попадется. Но он этого не понимал, сам иногда заливал сигаретный дым во рту чаем и не собирался угощать пленника.
Так, ни о чем не разговаривая, мы просидели минут десять, если не больше. У меня в плену как-то нарушилось привычное умение отсчитывать время. Иногда кажется, что прошел час, а потом говорят, что только десять минут всего меня и били-то...
Наконец зазвонил телефон. Мовсаев трубку взял и долго говорил о чем-то на чеченском языке. Потом что-то записал и трубку положил. Опять минуту подумал и закурил новую сигарету. И только после этого начал разговор:
