события, а на то, что опоздал — фиолетово.
— Мария, вернись в предмет, — ухмыльнулся Звягинцев и постучал пальцем по раскрытой книге. — Ты точно не хочешь услышать ответ.
Сказано — сделано. Мы занимались с Ромой почти три часа без перерыва. Разбирали каждую дату, каждую эпоху. Он внимательно слушал, кивал и не перебивал. Как бы я ни искала повод задать интересующие меня вопросы о Леше — тщетно. Отвлеченных тем мы не задевали, все только в пределах учебной программы.
— Поехали, — разминая шею, сказал Звягинцев, когда мы уже оба плохо впитывали материал. — Завтра продолжим.
— Да, — согласилась я, собирая книги на край стола.
— В кафешку заедем, — помогать мне Рома даже не думал, копаясь в яблочном девайсе.
— Зачем?
— Жрать хочу.
— О, извини. Ты тогда езжай, а я сама доберусь, — предложила, планируя позвонить Кире по пути домой.
— Угу, гребу брассом. Шустрее наводи чистоту, — настаивал Звягинцев.
— Я не поеду, Ром. Да и денег у меня с собой нет.
— Угощаю. Плата за репетиторство.
— А если я не хочу? — его настойчивость обескураживала. Он напоминал Лешу своим поведением, с той лишь разницей, что я не «детка» или «кукла», да и улыбок Антипова не читалось на лице.
— Мария, это не свидание.
Ответил он емко. Стало неудобно. Последние минут двадцать чувство голода у обоих слышалось отчетливым урчанием в желудке, так что отговорки выглядели слабо, а умозаключение Звягинцева-первого гадким. Я вовсе не намекала на подобное.
— Ладно, но не долго.
Разговорчивым Рому назвать сложно, так что в кафе мы по большей части молчали. Странно, но в его компании я не чувствовала себя скованно или неуютно. Рассматривала интерьер, а он залипал в сотовом. Пока ели, перебросились парой слов о вкусовых пристрастиях и снова вернулись к истории. Потом он отвез меня домой.
Сидя в своей комнате, я смотрела на высушенный бутон когда-то белой розы, подаренной Антиповым, и думала, что сегодня второй день моей новой жизни. Хотелось верить, что возвращаюсь к себе, потому что не выламывало нутро от страдания, отчаяния и воспоминаний.
… И я жила. Читала, учила, зубрила с тройным усердием. Изматывала себя до красных глаз и полного отключения мозга. Помогала Роме. Держалась ближе к Кире. Как только меня накрывало мыслями об Антипове, я хватала первый попавшийся учебник и читала как сумасшедшая вслух! Отбивала любую мысль, которая могла вернуть в депрессию. Туда, где сложно существовать без болезненного стона. Туда, где не могла дышать, видеть, слышать, погруженная в непролазную безысходность, обиду и одиночество.
Неожиданный поворот в моей жизни. Моим ангелом-хранителем стал Звягинцев. Постоянно находился рядом. Жестко отшивал и осаживал любого, кто подходил ко мне с мнимой жалостью, намерением поглумиться, или Марину со свитой. Кира отчего-то нервничала и кидала на меня странные взгляды, очень похожие на обиду или осуждение. Понять, что творится в ее голове, не получалось, а от разговора она уходила. Виной тому моя замкнутость. Я же и сама не спешила раскрывать душу.
В один из дней не выдержала напряжения, которое витало между мной и Золотаревой. Буквально пару уроков назад Рома щелкнул по носу Витю, сказав не приближаться ко мне. Естественно, я была благодарна, но такое внимание многие расценивали иначе. Хотя между мной и Звягинцевым-первым ничего романтичного и в помине нет.
— Кир, поговорим? — решилась я, сидя на подоконнике третьего этажа закрытого крыла.
Подруга устроилась на ящике у стены. Один из редких случаев, когда мы прогуливали.
— О чем?
— Расскажешь, что происходит?
— А ты?
Я смотрела на яркие краски улицы, залитые солнечным светом, и не ощущала ничего. Никакого подъема внутри, никаких желаний, никаких стремлений. Бумажный кораблик, который пустили по дождевой воде, а он упал в сливные воды канализации. Мне жаль? Да… Хотела бы стать лайнером, который уверенно идет по океану.
— Мне плохо без Леши, — стиснув зубы, открывала душу. Резала себя по живому. — Я люблю его не меньше, чем до отъезда. И я… — сжала губы, прикрыла глаза, сдерживая рвущиеся рыдания, — … погибаю без него. Мне так больно, что… хочу кричать до бессилия… Антипов увез с собой все прекрасное, что было и могло быть в моей жизни. Кажется, я исчезаю с каждым днем, как истончающаяся субстанция… Растворяюсь словно облако с секундным движением стрелки часов…
И слезы прорвались. Кира подскочила, обняла меня, беззвучно роняя соленые капли вместе со мной.
— И Ромка… — выталкивала я из себя важные слова для подруги. — Он мне просто друг… Помогает и ничего больше. Для меня есть только Леша. И для Звягинцева я не объект воздыхания. Поверь мне…
— Верю, Маш, — гладила Кира меня по спине. — Прости, знала, что тебе плохо, но не думала, что настолько. Уже много времени прошло, а ты все еще как в первые дни…
— Тебе нравится Рома? — вытирая щеки спросила Золотареву.
— Гонишь? Нет, конечно, — фыркнула она, но в глаза не смотрела. — Надо быть дурой, чтобы глядя на тебя, решиться на любовь к мажору.
— И не поспоришь… — вздохнула я, глядя в окно.
Такого и врагу не пожелаешь, хотя… время, проведенное с Лешей, я бы ни на что не променяла.
После этого разговора мы с подругой больше не возвращались к обсуждению сложных для меня моментов, а Кира заметно расслабилась.
Глава 42
Выпускной… Все ждут выпускной и помнят его. Только не я. Весь день меня трясет от сдерживаемой истерики. Мы столько планировали с Лешей на этот важный момент… Так много прекрасного должно было последовать за этим днем.
И вот я… одна.
Одна…
Одна!
Перечеркнуты мечты, стерто безжалостным ластиком все в душе, переломано нутро, зашита грубыми стежками разнесенная в клочья жизнь. А любовь… Она стоит израненная, босая посреди пепелища, языков пламени, летающих осколков и обломков, в легком белом платье. Плачет беззвучно, надеясь спастись. И я не понимаю, почему она до сих пор жива?! Мне жаль ее, мне больно вместе с ней, но я… ненавижу ее.
Смотрю на себя в зеркало, и даже это причиняет мучение. Помню день новогоднего бала и хочется вырвать сердце из груди, чтобы не ныло, не саднило так сильно. Окидываю взглядом отражение: серые глаза с поволокой печали, пушистые ресницы, бледные губы, скрытые под мерцающим розовым блеском, прямые каштановые
