Тепер сiемо моркву, буряки та iн. Хоч може трошки тяжче, так на свiжому воздуci, i тут нiхто не стoiть над карком — роблю по силi, виконувати норму вже зараз не можу i не думаю. Усiею розрадою для мене — це пошта, яка зараз у мене дуже богата, зконтактувалась iз сестричкою, одержую вiд неi листи. Працюе дальше на старому мiсцi в Магаданi, працюе бaгато, але здорова i добре держиться морально, iз листiв бачу, що бiльш бодра вiд мене, я, здаеться, i не належу до песимicтiв, але так часто попадаю в якусь апатiю — нiчого абсолютно не хочеться i все немило.
Нiночко, коли це вирватись iз цього зав'язаного мiшка?
Нiночко, пробач, що пишу так хаотично, але так розciянi думки i забагато усього назбиралось, що6 зумiла я написати про те у якомусь опредiленному порядку.
Буду ждати вiд тебе — що цiкаво тобi, про кого. Мене називають iнформбюро — з усiми держу контакт i про усiх знаю.
Пиши про себе. Де робиш? Чи читаеш? Чим займаешся у вiльнi хвилини, як твоя матуся i братик? Передавай щирий привiт вiд мене твоiй Нiнi — вiд мене i вiд усiх наших.
Цiлую тебе крепко, моя незабутня Нiнуся, i бажаю скоро покинути чужину, а завiтати до своеi 'старенькоi 'матусi.
Маруся».
И снова будоражили всех неясные слухи о том, что предстоит массовое освобождение из лагерей. Все чаще уходили на волю люди.
Я устала надеяться и ждать. Уже не верилось, что когда-то и до меня дойдет очередь. Как-то получилось, что чаще уходили на волю «западенки» — вероятно, потому, что их было очень много, гораздо больше, чем русских.
А вот совсем нелепая история, после которой я окончательно потеряла веру в возможное освобождение.
Эту бойкую и остроумную молодую женщину из Одессы звали просто Анькой. Она никого не обижала, но на любой случай у нее всегда находилось нецензурное определение. Материлась она изобретательно и изощренно. За это и попала в лагерь, да еще по политической статье.
После освобождения Одессы чекисты искали какую-то очень нужную им переводчицу. В поисках наткнулись на Аньку, чем-то ее задели, и она их выматерила от души, не стесняясь в выражениях и не обращая внимания на чины и звания.
Ее посадили, и в деле переводчицы поставили «галочку», а переводчицей сделали девушку, которая ни слова не знала по-немецки. И Анна попала в лагеря на Крайнем Севере. Уже в 1954 году вдруг пришла команда собираться ей со всеми вещами в Москву на пересмотр дела. Ее провожали все: она была одной из первых ласточек среди русских, вылетавших в Москву для пересмотра и освобождения. И радовались за нее, потому что знали нелепость ее «дела» и потому что она никому не причиняла зла в лагере.
Летом 1955 года в ненастный день в лагере появилась Анька. Все бросились к ней. А она материлась еще больше, обозленная до предела. Рассказала, что ее вызвали по делу настоящей переводчицы как свидетеля, а она этой переводчицы никогда в глаза не видела. Переводчицу посадили, Анька спросила, когда же ее освободят, ведь она же не переводчица, а ей ответили, что надо подать просьбу о пересмотре. Дело пересмотрят, и если решат, что она не виновна, то выпустят. А пока что отправили на старое место.
И после этого я перестала верить в возможность освобождения.
Глава 23. ПОСЛЕДНИЙ ЛАГЕРЬ
Казалось, что другой жизни уже и не будет, что все по ту сторону проволоки для меня недостижимо.
25 августа неожиданно вызвали на этап. Взяли людей с ослабленным здоровьем. Я попала в их число из-за сильной близорукости.
К станции шли почти без конвоя, кучками, не спеша, даже не видели, кто сопровождает. Долго стояли на путях. Сбегали в ближайший кустарник, поели вволю голубики. Этот этап не был похож на все предыдущие, и все равно никакой радости от перемены обстановки я не испытывала, хоть и узнала, что повезут-то на юг, ближе к дому, к Москве, где вершатся и пересматриваются все наши дела.
Конвоиры держались с нами по-товарищески, мы их кормили, когда сели есть. И в Сейде, несмотря на дождь, увлеченно бродили по лесу, рвали ягоды и грибы. Зашли в магазин, купили масла и хлеба. Жители с нами сочувственно разговаривали, расспрашивали. Угостили парным молоком. Сопровождающие солдаты купили где-то яблок и угостили. Мимо мчались большие, красивые пассажирские поезда. И мы наконец осознали, что вырвались из дикой глуши далекого севера.
Двери товарных вагонов, в которых нас везли, не закрывались. И когда вагон прицепили в хвост громадного товарняка и мы помчались на юг, все жадно смотрели на проносившийся мимо огромный мир. Этот мир оказался зеленым и прекрасным.
Долго стояли на станции Сивая Маска, где выросли уже большие двухэтажные дома и много путей. Было ощущение, словно мы из дикой пустыни возвращаемся медленно, но верно в большие города, к большой жизни. И тихая радость наполняла нас.
Простояли день, а вечером нас пересадили на мощные бортовые грузовики. Машины мчались куда-то в ночь, натужно ревели моторы на подъемах, в свете фар шмыгали зверюшки через дорогу, в темноту. Ночь была безлунная, ничего не видно вокруг.
Привезли в совхоз «Горняк», предложили на выбор полевые работы. Я записалась на сенокос вместе с Аней Процюк — гуцулкой, с которой еще в лагере познакомились и немного подружились.
Показали, как надо косить. Мне казалось, что у меня получается здорово, но косьбу забраковали. Дали коричневую кобылку Фиалку с повозкой, чтобы отвозить скошенную траву в силосную яму. Было жалко лошаденку, которой приходилось тащить вверх по дороге огромный воз травы. Я ласково ей приговаривала, а Фиалка, свесив нижнюю губу, флегматично и очень медленно переставляла ноги. Когда вернулись к косарям, Аня Процюк сказала:
— Нинка! Ты не умеешь и с конями обращаться. Вот сейчас я тебе покажу, как надо!
Она влезла на нагруженный травой воз, взяла в руки длинную хворостину и тронула вожжи. Фиалка побрела опять так же, как и со мной. Тогда Аня огрела ее со всего размаху хворостиной и заорала:
— Ах ты, холера ясная, я тебе покажу, как надо работать! — и опять стукнула хворостиной с другого бока. — Кузькина мать! Вьё!
Фиалка подобрала губу, вытаращила глаза и рысью выбежала на бугор к дороге с полным возом. Я с трудом ее догнала. Дело пошло быстрее. Я стала решительней командовать лошадью и к концу дня освоила обязанности возницы. Стояла хорошая погода, вот только донимала мошкара, которая ухитрялась залезть даже в портянки на ногах, обутых в сапоги. На возу было легче, мошку сдувал ветер, и можно было раздеться.
Потом ходили на разные работы вольно, без конвоя. После работы бродили по лесу, ели ягоды. Меня даже выбрали бригадиром. Было приятно такое доверие.
Второго сентября снова ехали в товарных вагонах на юг. На этот раз этапирование проводили в полном соответствии с тюремными правилами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
