Иным, совсем иным было настроение рабочих.
Рабочие, писал Ленин, «говорят теперь или, по крайней мере, чувствуют все, как тот ткач, который заявил в письме в свой профсоюзный орган: фабриканты отобрали наши завоевания, подмастерья опять по-прежнему издеваются над нами, погодите, придет опять 1905 год…»
— Наше оружие не принесло нам победы! — кричали отступники и предатели. — Так выкинем оружие на свалку всякого хлама!
— Ни в коем случае! — восклицал Ленин. — Наше оружие не принесло нам полной победы. Так будем же учиться владеть этим оружием, и мы победим врага!
Распад, малодушие, неверие пышным цветом расцвели среди меньшевиков, все больше склонявшихся к линии «ликвидаторства».
«Ликвидаторы» считали нужным уничтожить (ликвидировать) подпольную партию, ее нелегальную организацию, которая, по их утверждению, вела только к провалам. Партия, говорили они, должна совершенно отказаться от подпольной работы и свести свою деятельность к участию в открытых, легальных организациях.
«Ликвидаторство» было полной сдачей позиций. Оно означало отказ от революционной борьбы, отказ от руководства рабочим движением.
В то же время часть большевиков ударилась в противоположную крайность: они признавали лишь нелегальную деятельность и выступали против участия не только в Государственной думе, но и в профессиональных союзах, больничных кассах и прочих организациях, которые были созданы буквально ценою рабочей крови.
Победа такой точки зрения привела бы к превращению партии в узкую, замкнутую секту, оторванную от рабочих масс.
Понятна поэтому страстная борьба, которую вел Ленин против своих «правых» и «левых» противников, против расплодившихся за границей групп и группочек, особенно активной среди которых была группа Троцкого.
Вопреки им всем, Ленин верил в грядущую революцию. Победу реакции он считал короткой и временной. Был убежден, что великая историческая драма, разыгравшаяся в России после Кровавого воскресенья, не окончена, что она разгорится с новой, еще большей силой.
Час нового революционного подъема недалек. Партия должна находиться в состоянии полной боевой готовности. А для этого она должна укрепить свою нелегальную организацию и в то же время использовать все легальные возможности, чтобы как можно шире и глубже связаться с массами рабочего класса.
Так думал Ленин.
Так думало вместе с Лениным подавляющее большинство партии.
История полностью подтвердила их правоту.
3
Трехлетие 1908–1910 годов было временем разгула черносотенной контрреволюции. Но уже в середине 1910 года начался заметный поворот. Увеличилось число забастовок, выросло количество бастующих рабочих.
В ноябре 1910 года умер величайший гений русской и мировой литературы Лев Толстой. Царское правительство подвергало его преследованиям. Он был «отлучен» от церкви и предан церковному проклятию — анафеме.
Смерть Толстого всколыхнула Россию. По всей стране прокатились волны студенческих и рабочих демонстраций. Повеяло свежим ветром. Все говорило о том, что усталость, оцепенение, порожденные торжеством самодержавия, уходят в прошлое и широкие народные массы снова потянулись к активным революционным действиям.
Чтобы это революционное настроение превратилось в революционный подъем, нужен был какой-то толчок.
Так же, как в 1905 году, толчком оказался массовый расстрел безоружных рабочих: в 1905 году в столице, в Петербурге, перед царским дворцом; в 1912 году — на далеких Ленских золотых приисках, в глухой тайге, на крайнем севере Сибири, почти за две тысячи километров от железной дороги.
Хозяевами Ленских золотых приисков были английские капиталисты, их компаньонами — русские капиталисты, члены царской фамилии и царские сановники.
Ежегодная прибыль «Ленского золотопромышленного товарищества» доходила до 7 миллионов рублей. На приисках царил поистине каторжный режим: рабочий день был не меньше одиннадцати с половиной часов, заработная плата нищенская. Заработную плату выдавали не деньгами, а талонами в лавку. При этом рабочих постоянно обсчитывали, обвешивали и обмеривали, понуждали покупать червивое мясо, тухлую рыбу. «Золотопромышленное товарищество» было для рабочих не только хозяином, но и царем, и богом, и палачом, и тюремщиком.
В феврале 1912 года на Андреевских золотых приисках рабочим выдали по талонам червивую конину. В ответ на это вспыхнула забастовка, которая быстро охватила все прииски и превратилась во всеобщую. Был создан Центральный забастовочный комитет, руководство которым взяли на себя большевики. Забастовочный комитет разработал программу требований: восьмичасовой рабочий день, увеличение заработной платы, отмена штрафов, улучшение продовольственного снабжения и условий жилья.
Правление «Ленского золотопромышленного товарищества» отклонило эти требования. Бастующим рабочим было объявлено, что они уволены и должны очистить казармы, в которых они живут.
Это обрекало рабочих и их семьи на верную гибель от голода и холода. Забаррикадировавшись в казармах, рабочие не пустили туда полицию и не дали ей произвести выселение.
Забастовщиков запугивали и провоцировали. Но они держались стойко и непоколебимо.
Тогда царские власти, совместно с хозяевами прииска, решили расправиться с бастующими силой оружия. На прииски были вызваны войска. Темной ночью 3 апреля, когда все спали, полиция арестовала часть членов Центрального забастовочного комитета.
На следующее утро около трех тысяч рабочих двинулись на Надеждинский прииск, где находился прокурор, требуя освободить арестованных. Но там рабочих ждала ловушка: войска внезапно, без предупреждения, открыли стрельбу по невооруженной толпе. Двести семьдесят человек были убиты на месте, около двухсот пятидесяти ранено.
Ленский расстрел всколыхнул рабочее море России. Повсюду происходили стачки протеста.
Социал-демократическая фракция Государственной думы обратилась к правительству с запросом по поводу кровавой трагедии на Лене.
Отвечая на этот запрос, министр внутренних дел Макаров заявил:
— Так было, так будет…
Это значило: так расстреливали раньше, так же будем расстреливать и впредь.
Чудовищное заявление царского министра словно хлестнуло плетью по обнаженному сердцу рабочей России.
На фабриках и заводах, в письмах, которые присылали рабочие в свои профессиональные союзы, на митингах забастовщиков все чаще слышалось:
— Так было, но впредь так не будет!..
Революционное настроение прекращалось в революционный подъем!
4
Огромная роль в этом подъеме принадлежит большевистским газетам, издававшимся в Петербурге, — «Звезде» и «Правде».
Первой стала выходить «Звезда». Но не ежедневно. Чутко уловив настроение рабочих, Ленин выдвинул план издания ежедневной массовой рабочей газеты. Рабочие стали проводить сборы на ее издание. Вскоре после Ленского расстрела в «Звезде» появилось сообщение, что скоро начнет выходить ежедневная рабочая газета, которая будет выразительницей классовой борьбы пролетариата во всей ее полноте.
С огромным нетерпением ожидали рабочие выхода своей родной «Правды».
«Ждали этого дня еще за неделю, — рассказывал рабочий-деревообделочник на страницах своего профсоюзного журнала. — Точно сговорившись, спрашивали друг друга: „Какое сегодня число?“ И так каждый день.
Один из рабочих вырезал на жестяной пластинке слова „Двадцать второе апреля“, вставил их в фонарь и каждый вечер исправно зажигал.
Долго тянулась неделя. Наконец наступил день, когда можно было твердо сказать: „Дождались“. В субботу ни разговоры, ни обед, ни работа — все не шло. А в третьем часу ночи уже стояли у ворот типографии вместе с газетчиками. Разумеется, у первого же газетчика забрали всю пачку и разделили между собой.
— Товарищи! — воскликнул кто-то. — Глядите, тут про нас написано! Ей-ей, про нас, маляров, да про нашего мастера, холера его съешь…»
В «Правде» сотрудничали крупнейшие партийные литераторы того времени. Непосредственное участие в руководстве ее изданием принимал В. И. Ленин.
«Душу» газеты составляли письма и корреспонденции рабочих: больше одиннадцати тысяч в год.
Рабочие рассказывали в них о своей жизни, и не только о материальных условиях существования, но обо всем, связанном с человеческим достоинством, с честью и совестью рабочего человека.
«У нас привыкли, видите ли, смотреть на рабочих, как на вьючное животное, которое без кнута не заставишь шевелиться, — писал рабочий Брянского завода в Екатеринославе. — Личность человеческая не ставится ни во что».
«Жизнь человеческая не ставится ни во что, — продолжали ту же мысль другие рабочие. — Не признаемся за людей, а считаемся вещью, которую можно выкинуть в любой момент…»
