лестницей!
Слейви посмотрел на напарника долгим взглядом и изменившимся голосом спросил:
– Хесос, а ты не боишься, что нас после всего в расход пустят?
– Типун тебе на язык!
– Так-то я тоже считаю, мы ж подписали бумагу, не будут же всех в расход, кто для них тогда всю грязную работу будет делать? Наверно уж рабочие руки всегда нужны. А мы служим исправно, так за что же нас? Думаю, не сольют.
– А я так считаю, на всё воля Божья! Если бы она безвинная была, то сюда не попала бы. Но ведьма она, точно тебе говорю!
– А какая её вина? Ты что-нибудь слышал?
– Да чёрт их Богу душу разберёт! Чего-нибудь натворила, шаболда! Ты в глаза ей смотрел?
– Глаза как глаза, а что с ними не так?
– Ведьма! Не сомневайся! На меня однажды так зыркнула, аж по спине холодком шибануло! Ну её. Сидит молча, только зыркает! Хочешь честно скажу? Я её боюсь.
– Да, ты прав, – поддакнул для верности Слейви, – какая-то фигня с ней точно есть. Мне постоянно кажется, что хотя она и молчит, то всё равно разговаривает.
– Причём не как-нибудь, а грубо! И даже нахально! А может и по-фене! Шалава ещё та! Подальше бы от неё. Но вот – не получается, тянет к себе. И одновременно будто метлой лупит!
– А ночью плачет. И так, знаешь, жалко её. Мучают они, она терпит, а сама плачет. Может и не ведьма, поди разбери…
– Ладно, кончай базарить – вон наш главный идёт.
– Думаешь, что главный всё же он? Чего-то он такой мутный. Иногда на главного точно не похож.
– Ну это да, согласен. Тёмный32 марцефаль33! Стоит за ним кто-то. Только никто из наших не видели его. Не знаем, кто хозяин. Может сегодня приедет?
– Ага, и табличку на груди повесит, мол, так и знайте «я Заглавный», – усмехнулся невесело Слейви… – И не жди. Они свои делишки завсегда тайно обтяпывают. Вряд ли мы его когда-либо узнаем, после всего, что тут было…
– Да уж! Як картинка Франклина не нарисуется! – загоготал Гадкий, – но нам до лампочки, лишь бы нам хрусты перепадали… Не ссы – всё будет в ажуре!
Последний акт
Сцена осветилась, подобно залу в кинотеатре… Откуда-то сверху замаскированные лампочки равномерно и постепенно озарили приспособленную под зал комнату.
Полы паркетные, блестящие, всё по высшему разряду.
Меня расположили в глубине комнаты, где потемнее, и высветили лучом.
Натурально, поработал какой-то постановщик, всё по высшему разряду. Усадили напротив входной двери – прямо на полу, на паркете зеркальной чистоты. На частных показах мод так же устраивают. Шоу, где стулья для зрителей на одном уровне с дорожкой для моделей. Но поскольку меня определили на полу, то сидящие – получаются, выше, а когда показ мод – наоборот: модели выше зрителей.
По ходу пьесы мне положено было сидеть лицом ко входу. (Или выходу – расценивай на выбор). Одежду нацепили вроде мешковинообразной – этакую хламиду из искусственно состаренного мешка с художественно исполненными дырками… Эстетика, мать их, дизайн… – налицо усилия оформителя.
Прикрепили сзади цепочкой к некоему сооружению, наподобие аналоя – высокого пьедестала, священники во время чтения библии используют такие на службе.
Атмосфера показалась более приподнятой, чем обычно – своего рода торжественной. И подумалось, может меня хотят казнить публично? В целом – да, было похоже на подготовку жертвоприношения.
Тут хорошо бы сделать отступление и рассказать, с каким настроем я оказалась перед началом экзекуции.
После свидания со Стивеном я внезапно ожила, и запланированное было намерение давалось уже с трудом – вернее, почти не давалось. Настрой на то, чтобы всё шло своим чередом – немножко так испарился. Накануне я много вспоминала о сыне. Очень много. Почти всю ночь не спала. Мне откуда-то начало казаться, что сын снова маленький и ждёт меня домой.
Как когда-то в Москве…
С иностранными парнями-студентами мы отмечали получение дипломов и всю ночь пили – интеллигентно, но почти до утра. А под утро зарулили к дружку (на пару с однокурсником они снимали комнату), чтобы хотя бы часик-другой поспать. Но не успели… В дверь начали ломиться! Наверняка караулили… И ломились в точности по-киношному – очень дико, на весь подъезд грохотали ногами в железную дверь, очевидно, желая её выбить. Хозяин от ужаса дрожал, что тот осиновый лист.
Пребывая под гипнозом страха – в панике и очень глупо – он своими руками открыл дверь. Ввалились несколько бандитских рыл. Всех нас, полуголых и вусмерть перепуганных – мордой в пол – пистолеты в затылок… Якобы милиция. Только предъявы никакой! Нарушения-то нету! Угрожая оружием, избили и хозяина, и обоих студентов… а меня, издеваясь, тупо стращали: вали дура отседа, пока отпускаем.
Но я дура была совсем отмороженная и бросать друзей в беде не хотела, а хотела в отделение милиции – писать заяву. Вот тогда-то они и пригрозили, мол, у тебя там сын – один, не кормленный… Этим напоминанием и сломали. Я уехала домой, а насколько сильно избили другана так и не узнала, может и не сильно. Так выгоняли потенциально мешающих. Поскольку хозяин сдавал жильё… Чтобы без ненужных свидетелей отобрать у одинокого дедусика-пьянчужки квартиру.
Такое было время в Москве. Бандиты под видом милиции (или совместно с милицией) орудовали почти открыто, никто им возразить не мог. Тот случай, непосредственно перед отъездом в США, я крепко запомнила.
И вот – сценарий повторялся уже в Америке – в благородном обществе Свободы и уважения к правам человека!
Смешно, конечно, если бы не было так грустно!
Сын снова один, а мать – по обычаю – где-то что-то выясняет, без всякого такого чувства долга! И хотя теперь мальчик уже взрослый… Но во сне я видела его ребёнком. И он хотел меня вытащить из ямы, но не мог. Не вытащил!
И сейчас мне предстоял спектакль, а я не знала, чем это кончится.
Прежняя послушность чуточку сбежала, но я старалась её возродить. Чувствовала, что надо бы избежать судьбы, но одновременно – если уж суждено, пусть оно случится побыстрее.
На самом деле, всё что нужно, я уже выполнила, уникального смысла в моей жизни уже не было, так что терять, казалось, особенно нечего. Если бы я чувствовала, что кому-то нужна – другое дело, но увы – данная вера утерялась у меня слишком давно. Стивен меня лишь приободрил, но всё же – кардинально –
