глубокую жгучую ярость. И тот, кто заслужил эту ярость, должен заплатить, по крайней мере, за одно из своих несчетных преступлений.
Казалось, всё, ушёл Батый от мести отважного рязанского боярина. Да только действительно плохо он знал характер русских богатырей. Помчались они дорогой мести, а ненависть не имеет ни предела, ни границ.
— Не бывать татарину в покое, пока он землю русскую разоряет, — так решил Евпатий Коловрат!
Мстительные рязанские духи подстерегали татар и в суздальской земле.
Кроваво-красный диск дневного светила медленно погружался за линию лесного окоёма. Зимний день кончался так быстро, будто не успевал и начаться. Солнце уже коснулось горизонта, и зарево заката быстро померкло, а лунный свет пробивался сквозь лес с трудом. Одна за другой на чёрном покрывале неба зажигались размытыми жёлтыми пятнышками звёзды, наполняя ночной лес призрачным шепотом ночи.
За каждым заснеженным кустом, в каждой яме и сугробе, казалось, притаился кто-то враждебный, подстерегающий отважных монгольских богадуров. Деревья вокруг принимали угрожающие очертания. Каждое корявое деревце представлялось жутким монстром, каждый дрожащий от зимнего ветра куст — призраком. Неприятный холодок пробегал по коже, жутью сжимались их сердца. Казалось, этот лес просто переполнен смертью. Призрачной смертью, поджидающей свою добычу за каждым стволом. Возможно, лес вёл свою охоту на людей.
Вокруг никого не было, только на противоположной стороне дороги что-то серое шмыгнуло в кустах, слегка шелохнув ветку. Всадник почувствовал зловещую угрозу, таящуюся в непроглядной тьме среди деревьев. Это было еще ни разу не испытанное чувство — не просто страх, а нечто более сильное, охватившее сразу все его существо. Глаза напряжённо всматривались в чащу, стараясь различить малейшие следы чьего-либо присутствия. Кто знает, что может скрываться в темноте? Рассвет наступит не скоро, а когда наступит, его, возможно, уже не будет в живых.
Всадник снова всмотрелся в обманчиво тихие заросли. Здешние края для него были дикие и небезопасные. Ничего не было видно, но десятника не покидало ощущение, что за ним наблюдают чьи-то глаза. Возможно, это глаза ужасного существа, не принадлежащего этому миру. Что в чаще таится? Поди угадай. То, что таилось под покровом ночи, запросто могло нести смерть неосторожному воину. В народных преданиях много говорилось о неуязвимых духах, рыскающих среди развалин, о вооружённых мертвецах, не ведающих жалости. А ну как и вправду высунется из-за зеленой стены какая нечисть, захохочет надрывным голосом, схватит за ногу да и стащит с коня, а то и вместе с конём уволочёт в дремучую чащобу. Разыгравшееся воображение рисовало картины одна кровавее другой. Он поежился: страшно ему от смутных мыслей. В довершение ко всем напастям луна спряталась за облаками, и густая тьма сразу окутала отряд. Всадник напрягал зрение, всматриваясь в тёмные заросли.
Ехавшие следом за ним нукеры негромко переговаривались между собой.
— Говорят, что этот Коловрат, весь поросший чёрной шерстью, вылезает по ночам из-под земли, разбуженный громкими разговорами или свистом, и убивает нас одного за другим.
— Всякое говорят. Я вот слышал, что он имеет бычью голову с тремя глазами.
Десятник резко повернулся в седле:
— Молчите, не то навлечёте на себя беду.
И как в воду глядел.
Их уже поджидали.
Это были люди Евпатия. Две тетивы тренькнули одновременно. Оба монгола, недавно ведущие беседу, разом свалились с коней. Раздался запоздалый предупреждающий крик. Степняки остановились. Ещё двое всадников слетели с сёдел. Испуганные кони шарахнулись прочь, волоча за собой своих хозяев. Пока монголы один за одним падали с коней, русские лучники, укрытые за деревьями, оставались невредимы. Монголы стреляли в панике, наугад. Однако они быстро пришли в себя. Перестроились и, вместо того чтобы спешиться и занять оборону, только пришпорили коней, чтобы скорее вырваться из ловушки.
Как говорит древний свиток: «И погнались вослед безбожного царя, и едва нагнали его в земле Суздальской».
Известия об очередных смертях были рязанскому воеводе на руку. Дурная слава леса заставит монгольские отряды обходить их стороной.
Однако, используя раз за разом свой страшный ритуал, Евпатий невольно ощущал всю тщетность прилагаемых им усилий. Убитые были враги, но все они были лишь марионетки в руках того, кто привёл их в русские земли и дал приказ убивать. Ему нужна была голова самого Батыя. За ней, и только за ней он теперь и вёл охоту.
Слухи расходились быстро не только среди монголов, но и среди местного населения.
Говорили, что Евпатий воскрес из мертвых, чтобы отомстить за смерть своих близких. В чём преуспел, вот теперь монголы за ним и гоняются. Рассказывали, что он первым вскакивал на коня и начинал битву, что день и ночь не снимал доспехов и никогда не отстёгивал меча.
Воодушевлённые его борьбой, люди поодиночке и группами стекались под знамёна Коловрата. Теперь у него собралась небольшая армия. Тысяча семьсот бойцов. И не было среди них ни единого человека, у кого в семье от рук поганых не погиб хотя бы кто-то близкий. Ярость вела их в бой, и никакой кровью её было не утолить.
Было решено, что на первое время ополченцы и добровольцы поучатся в военном деле у опытных воинов, как держать в бою строй, чем встречать степных всадников, и другим воинским хитростям.
У боярина была чёткая цель. Она требовала усилий и действий.
Глядя на свои увеличивающиеся силы, Евпатию думалось: «Теперь берегись, Батый, доберёмся, всю душу из тебя, собаки, вытрясем!»
Суздальская земля, Владимирская, Рязанская — всё одно Русская. Здесь он достанет Батыя, пусть придётся преследовать его до самого Киева! Правда, Евпатий уже знал, что так далеко идти не потребуется.
— Что ты задумал? — спрашивали его соратники, но Евпатий только плечами пожимал.
А замыслил он дело безумное и невозможное, а именно убить самого степного хана. Умрёт хан, и остальное войско разбежится. Сумасшедший по своей отваге и дерзости план сам по себе всплывал и формировался у Евпатия в голове. И он не боялся ни трудностей, ни риска в приведении его в жизнь.
Заминка была в одном: как и где осуществить его на практике?
Нужен был человек с хорошим знанием местности. Проводник.
Долго такого искать не пришлось.
Не чужой это был Евпатию человек, не в один поход они вместе хаживали. Бывало, хлеб и соль делили они между собой. Правда, давно это было. С той еще поры осталась у проводника нехорошая метка — выбила ему стрела левый глаз.
Войдя в шатёр, проводник снял шапку, сунул ее под мышку и перекрестился.
Евпатий перешёл к делу незамедлительно, едва поприветствовав собеседника, тут же спросил:
— Тебе знакомы эти места?
Проводник
