— Элеонора! Я разговаривал с тобой единственный раз, — с затаенным волнением заговорил Олег, — но проникся уважением, которое не выразишь словами…
— Даже так! — усмехнулась Жаворонкова. — Чем же я вызвала в тебе такое невыразимое уважение?
— Ты — особенная! Героиня, как говорят там, откуда ты приехала!
— Отец не доволен тобой, Олег! — строго сказала она.
— Я знаю. Не жизнь, а кошмар, — пожаловался Олег загробным голосом.
— Сядем, — предложила Жаворонкова, направляясь к низкой деревянной скамье, основание которой заросло бархатистым мхом.
Расположившись рядом с Жаворонковой, Олег сдвинул на затылок шляпу и стал удрученно жаловаться на свою судьбу, постоянное невезение. Жаворонкова терпеливо слушала. Выговорившись, Олег заявил:
— Ты знаешь, Элеонора, у меня временами наступает такое состояние, что мне хочется как можно выше забраться на своем спортивном самолете, а затем закрыть глаза, выпустить из рук управление и камнем врезаться в землю!
Прислушиваясь к заунывному говору Олега, Жаворонкова глубже поняла обреченность темного мира Бубасова и ему подобных. «У них все непрочно, все держится на гнусном обмане», — заключила она и почувствовала, что должна какие-то слова утешения сказать неврастенику Олегу. Не для того же он пустился в признания, чтобы встретить с ее стороны холодность статуи.
— Ничего, Олег! Дела твои должны поправиться, — сказала она.
Олег улыбнулся и, стараясь казаться веселым, ответил:
— Я тоже так думаю. Спасибо тебе за доброе отношение ко мне. Я его ни от кого не встречаю… Когда из похода возвращается Георгий, моя жизнь становится еще ужасней!
Наступило недолгое молчание. Затем Олег притронулся к руке задумавшейся Жаворонковой:
— Ты очаровательна, Элеонора…
— У нас слишком мало времени, чтобы обмениваться любезностями, Олег, — сказала она. — И ты вовсе не это собирался мне сказать.
— Ты права. Я хочу глубже ввести тебя в суть обстановки. Я хочу, чтобы ты все, абсолютно все знала…
— Что ж, я тебе за это буду очень благодарна! Живя там, я должна знать, что происходит дома… Я все же собираюсь вернуться! Так соскучилась по Мюнхену…
Олег оживился. С безудержностью болтливой женщины он рассказал о Барло, о его притязаниях на нее, о том, как Барло, втайне от отца, нанял его следить за ней.
— Я уважаю Иштвана только за то, что он сознает свою безобразную внешность, — закончил Олег.
Жаворонкова улыбнулась. У нее стало легче на сердце. Она предполагала, что слежка за ней ведется по указанию старика.
— Я очень хорошо отношусь к Барло, Элеонора. Но когда придет время, советую тебе: пошли его подальше. Ты посмотри на себя в зеркало: такого ли мужчины ты достойна? Если тебя одеть так, как одеваются молодые женщины у нас, ты бы затмила кого угодно, самую блестящую кинозвезду! Верь мне!
— А если Барло узнает о твоих рассуждениях не в его пользу? А? — спросила она, загадочно улыбаясь.
В бесцветных глазах Олега промелькнул испуг, верхняя губа совсем спряталась, а подбородок зашевелился.
— Я надеюсь, ты не предашь меня? — спросил он.
— Можешь быть спокойным, мой дорогой. Я тебя не выдам. Верь: я искренне сочувствую тебе и надеюсь, когда вернусь, твое положение резко изменится…
— Ты обещаешь, Элеонора! — воскликнул обрадованный Олег.
— Твердо!
— Как я завидую тебе, — вздохнув, сказал он.
— Почему?
— Ты богата, а у меня нет ни гроша. Те жалкие подачки, которые кидает мне отец, как псу…
— Знаешь что, Олег! — перебила Жаворонкова, осененная новой мыслью. — Когда я вернусь в Мюнхен и отец, как обещал, передаст скопленные для меня деньги, половину вручу тебе. Можешь быть твердо уверен!
Олег, не помышлявший о такой щедрости, уставился на Жаворонкову сумасшедшими глазами и, силясь что-то сказать, шевелил губами. Потом он с трудом выговорил:
— Но… но ты не представляешь, какая это сумма…
— Не беспокойся. Отец мне ее назвал.
Олег сорвал с головы шляпу, склонил напомаженную голову и принялся покрывать руку Жаворонковой поцелуями. Даже сквозь перчатку Жаворонковой были крайне неприятны прикосновения мокрых губ, но она не решалась прервать это проявление признательности. Только когда нежность Олега слишком затянулась, она спросила:
— Что ты станешь делать, когда я вручу тебе чек?
— О! Тогда не будет для тебя более преданного человека, чем я! — захлебываясь от радости, пролепетал Олег.
Руку, которую только что целовал Олег, Жаворонкова отвела за спину и незаметно вытерла о сиденье скамьи. Она сказала:
— Преданность за деньги!
— Она будет приобретена навечно, — без всякого смущения сказал Олег.
— А что ты сделаешь на эти деньги? — спросила Жаворонкова.
— О! Я тогда куплю роскошную автомашину спортивного класса марки «Ягуар». Она развивает бешеную скорость до ста восьмидесяти километров в час, и я смогу соперничать с сыном Эльзы Копф. Ты должна помнить ее.
— Я помню. Кто она теперь?
— Процветает. Только ее разнесло, как дохлую акулу на берегу. Между прочим, ее сын Генрих совершил туристскую поездку на автомашине по советской стране с компанией репортеров какого-то еженедельника из Гамбурга или Нюрнберга. Сейчас Генрих готовит книжонку о поездке. Редактором этого опуса будет его мать Эльза Копф…
Жаворонкова усмехнулась. Олег взглянул на нее и спросил:
— Ты, Элеонора, не раздумаешь… о деньгах?
— Ты способен обижать, — сухо проговорила Жаворонкова. — Можешь быть уверен!
— Прости! — воскликнул Олег и, понизив голос, проговорил:
— Ради тебя я готов на все. Можно на тебя положиться?
— Мне кажется, мы уже достигли ясности отношений, — серьезно заявила Жаворонкова.
— Ну так знай! Ты — не дочь Бубасова! Твой отец — русский, какой-то Иван Семенович Тарасов. В пятнадцатом году, во время войны, он попал в плен, а затем из Германии бежал во Францию. У него, видишь ли, были какие-то нелады с правительством царской России. Жил он в Париже, работал шофером. Там и женился на француженке. Вот кто твои родители!
Жаворонковой казалось, что Олег жестоко шутит. Он заверил ее самым серьезным образом и умолял не проговориться Бубасову. Дрожа от радостного волнения, Жаворонкова спросила:
— Как же я стала Бубасовой?
— Очень просто. Когда тебе был всего год, твой отец погиб при автомобильной катастрофе, виновником которой был Бубасов, живший тогда в Париже. Как и подобает богачу, он дал овдовевшей Жервезе много денег. Вместе с тем он настолько сильно увлекся ею, что постоянно преследовал ее. Но у него ничего не получилось. За Жервезу вступился ее родной брат, твой дядя Пьер Жакен. Вскоре Жервеза умерла. Бубасов воспользовался случаем и украл тебя. Сделать тебя официально своей дочерью ему ничего не стоило. Вскоре он уехал из Франции. Твой дядя нашел его след и первое время досаждал ему, требуя возвращения ребенка. Потом все прекратилось…
— Откуда тебе все это известно? — в глубоком волнении спросила Жаворонкова. — Пока я жила дома, мне никто ничего подобного не говорил!
Олег усмехнулся, покачал головой и сказал:
— Хотя я и кровный сын Бубасова, но лакей. А лакеи, как должно быть тебе известно, знают семейные тайны глубже некоторых членов семьи. Георгий, например, хотя и очень близок к отцу, но считает тебя кровной сестрой. Официально ты дочь Бубасова, и старик полагает, что тайна твоего происхождения известна теперь только ему одному. Чтобы тебя не мучили сомнения, есть документы… Письма из Франции. Им много лет. — Олег жонглерским жестом извлек из кармана пиджака плотный коричневый пакет и подал его Жаворонковой.
Руки ее дрожали, раскрывая пакет. Она увидела пачку пожелтевших писем, написанных по-французски.
— Ты можешь их взять себе, если тебе это интересно, — продолжал Олег, наслаждаясь растерянностью Жаворонковой. — Мне надоело их хранить, да и опасно… Если отец узнает, что я запустил руку в его личный архив, он сотрет меня с лица земли!
Жаворонкова спрятала пакет в сумочку, сказав, что познакомится с письмами внимательно в гостинице.
«Иван Семенович Тарасов, Жервеза Жакен… Я — не Бубасова». — Эта радостная новость все еще заставляла ее сомневаться, и она почти не слушала Олега, упрашивающего ее не расстраиваться.
— Все равно он от тебя не откажется. Особенно теперь, — наконец словно пробудившись, она услышала голос Олега. — И деньги твоими будут. Ему невыгодно оглашать…
— Я тебе сказала, что отдам половину причитающихся мне. Лишь бы скорей их получить, — невпопад сказала Жаворонкова.
У Олега жадно блестели глаза. Он сказал:
— Ты оцени мое расположение, Элеонора. Я надеюсь, что теперь мы будем с тобой большими друзьями?
Жаворонкова мотнула головой. Ей было не до того, о чем говорил Олег. Главное он уже сказал. Она не дочь Бубасова! Какое это великое счастье! Теперь она свободно будет дышать и открыто смотреть на людей. Как обрадуется Вадим! Но тут же начались сомнения: что, если это провокация? Проверка ее? Мог ли Бубасов поручить это Олегу? Может быть, это попытка пройдохи Олега что-то получить от нее? Что она сейчас ему может дать? Он же ничего и не просит вот сию минуту! А если все принять за чистую правду? Почему Олег действует против отца? Очевидно, много унижении пришлось перенести Олегу от старика…
