Хуррем султан принял бы на свой счет — а ведь даже обычный человек не выносит обвинений и жалоб, вернувшись из похода, который сам он в глубине души считает неудачным.
Джулия открыла было рот, чтобы сердито заспорить с Мустафой. Однако она придержала язык и стала слушать дервиша с растущим вниманием, позволив Мустафе беспрепятственно говорить дальше. И он продолжал:
— Персия — огромная страна, ее горы коварны, а перевалы смертельно опасны. Шах Тахмасп со своей сияющей золотом конницей — это страшный противник. Так не умнее ли послать в этот дикий край великого визиря? Султан же не обязан сам повсюду водить свою армию. Он может остаться в серале, чтобы заняться государственными делами и издать с помощью ученых улемов несколько мудрых законов. Таким образом, великий визирь уже не сможет постоянно влиять на своего друга-султана. О, если бы мне только предоставился случай хоть раз поговорить с блистательной султаншей Хуррем, я бы нашептал ей в несомненно обольстительное ушко массу добрых советов. Согласившись допустить меня в гарем, кислар-ага не совершил бы никакого преступления, ибо я ведь — член святого братства бродячих дервишей!
Мустафа посмотрел сияющими глазами на Джулию и начал словно бы в задумчивости подтачивать себе ногти, чтобы дать женщине время переварить ту мысль, которую он ей подкинул. Судя по внезапно вспыхнувшим щекам Джулии и ее забегавшим глазам, в голове у нее было лишь одно — как бы поскорее передать слова Мустафы бен-Накира султанше Хуррем.
Не прошло и часа, как Джулия заставила Альберто распаковывать сундуки и кликнула гребцов. Увидев же, как наша изящная лодка, разрезая волны залива, стремительно летит прямо к величественным строениям сераля, видневшимся в голубоватом тумане на самом краю мыса, я предостерегающе сказал Мустафе бен-Накиру:
— Я начинаю бояться за тебя, Мустафа, сын ангела смерти. Если ты решил вести двойную игру и строить козни моему благодетелю, то на мою дружбу не рассчитывай. Ведь великий визирь Ибрагим — и твой господин! Он же — тайный глава святого братства бродячих дервишей!
Прекрасные глаза Мустафы бен-Накира засверкали, и он быстро ответил:
— Как ты близорук, Микаэль! Если судьба благоприятствует сейчас этой опасной женщине, то мы должны принять ее условия игры. К тому же я хочу взглянуть на нее собственными глазами — и выяснить, ведьма она или нет. После возвращения из неудачного военного похода Ибрагим будет совершенно беззащитен. И нужно было предупредить султаншу, что она рискует многое потерять, открыто пытаясь низвергнуть великого визиря. Ибрагима никто не сможет заменить. Он — величайший политик, и другого такого в державе Османов не было, нет и не будет. Удивительная сила воли и способность смотреть далеко вперед делает его господином будущего — если все пойдет так, как мы ожидаем. Без Ибрагима султан Сулейман был бы лишь тростинкой, гнущейся на ветру. Не хочешь же ты, чтобы наследником султана стал мальчик, страдающий падучей?
— Но ведь старший сын Сулеймана — принц Мустафа! — в изумлении вскричал я.
Мустафа бен-Накир усмехнулся и проговорил: — Если султан Сулейман умрет, никто кроме великого визиря Ибрагима не осмелится послать безмолвных палачей к сыновьям султанши Хуррем. Пока же хоть один из них жив, единственное, что наверняка ждет Мустафу, — это шелковая удавка на шею!
Я вспомнил маленького принца Джехангира, увидел его грустные-грустные глаза — и подумал вдруг о моем верном песике Раэле. Султанша Хуррем никогда не делала мне ничего плохого; наоборот, она спасла мне жизнь и осыпала милостями жену мою Джулию. У меня заныло сердце, когда я наконец осознал, во что может вылиться моя верность великому визирю. Но разве мог я изменить ход событий или попытаться воспрепятствовать тому, что, видимо, когда-нибудь случится под золотой крышей сераля?..
И, скорбно потупясь, я молчал, а Мустафа бен-Накир горячо продолжал:
— Великий визирь наверняка одержит в Персии блистательную победу. Ты же знаешь, сколь велика тайная власть дервишей, Микаэль! Багдад и Басра окажутся у нас в руках еще до начала войны. Надо устроить так, чтобы на этот раз Ибрагим сам возглавил армию. Тогда ему не придется делиться потом плодами победы с султаном. Нужно, чтобы войско привыкло видеть в великом визире Ибрагиме своего верховного вождя. Искоренив же шиитскую ересь, Ибрагим навеки прославится в глазах народа. Человек, обладающий ясным умом и железной волей, — вот кто должен править державой Османов — в случае необходимости даже независимо от султана. Только так ислам сможет когда-нибудь завоевать мир — и тогда сбудется предсказание Пророка, да будет благословенно имя Его.
Я взирал на Мустафу с растущим недоверием.
Никогда еще не говорил он так искренне и горячо. И все же я смутно ощущал, что, несмотря на кажущуюся откровенность, он поведал мне лишь то, что отвечало его замыслам, касавшимся моей скромной особы.
— Но... — растерянно пробормотал я, — но ведь...
Вот и все, что я смог сказать. Ни на что большее мне не хватило слов. Если уж быть откровенным, то, с отвращением наблюдая из своего уютного дома на берегу Босфора за лихорадочной суетой нашего века, я все глубже погружался в трясину равнодушия. Я безвольно плыл по течению, ибо понимал, что, даже приложив все силы, я все равно не смогу изменить предопределенный свыше ход событий. А потому я спокойно отпустил Мустафу бен-Накира, который пошел по жизни дальше своим многотрудным и таинственным путем. Сам же я по-прежнему проводил время в роскошной бане возле Великой Мечети, наслаждаясь обществом поэтов и предаваясь неспешным размышлениям о бренности всего сущего и обманчивости счастья.
2
Вернувшись однажды после полудня домой, я стал свидетелем удивительного события.
В саду царила гробовая тишина. Я не заметил ни одного раба, который занимался бы своим делом. Не желая мешать обычному послеобеденному отдыху Джулии, я на цыпочках прокрался в дом — и вдруг с верхнего этажа до меня донеслись звуки хрипловатого тенорка Альберто и дрожащего от ярости голоса Джулии.
Я взбежал по лестнице, протянул руку к занавеси — и в тот же миг услышал громкий шлепок и крик боли. Войдя же в комнату, я увидел перепуганную Джулию, скорчившуюся на полу.
Глаза ее были полны слез. Она прижимала ладони к щекам, горевшим от пощечин, а над ней, широко расставив ноги, возвышался Альберто. Он уже занес руку для нового удара — словно разъяренный господин, наказывающий строптивую рабыню.
Я остолбенел, не в силах поверить собственным глазам, ибо никогда еще не видел я Джулию такой растерянной и покорной. Когда же
