и в коридоре.
— Дим… — вдруг сдавленно произнесла Оля.
Я отвлёкся от записей и посмотрел на неё. Она вдруг спала с лица и резко побледнела.
— Да? — спросил я.
— Не надо.
— Что — не надо? — спросил я.
— Это я его выпустила. А он потом замок повредил… по моей просьбе.
Я посмотрел на Семёна. Тот, кажется, очень жалел, что не имеет возможности раствориться в воздухе.
— Семён, выйди отсюда, пожалуйста, — попросил я спокойно. — Если что ты ничего не слышал. Это ясно?
Фельдшер быстро кивнул и с невероятной прытью для его комплекции исчез из помещения.
— Зачем? — спросил я.
Оля молчала.
Тогда я включил перемотку камеры в номере.
— Дим… не надо, — снова попросила она.
— Мне надо посмотреть, куда он ушёл, — возразил я.
— Это удобнее снаружи посмотреть, разве нет?
Я остановил запись. Отвернулся от монитора и посмотрел в её глаза, в которых стояли слёзы.
Глава 27
У меня есть хорошая привычка: я не терплю недосказанность. Когда есть возможность в чём-либо убедиться лично — не верю на слово. Не принимаю свои догадки. Стараюсь проверять всё по максимуму.
Эта привычка не раз спасала мне жизнь.
И в этот раз, несмотря на умоляющий взгляд Ольги и её плотно сжатые губы, я продолжал мотать запись.
Если бы вдруг стало понятно, что они стали близки — Ольга и вражеский лётчик — я бы остановился на этом моменте, зафиксировав сам факт, и уже исходя из этого принимал бы дальнейшие решения.
Но ничего подобного в палате не происходило.
Сначала они довольно долго говорили. Оля всё это время стояла рядом с его койкой, скрестив руки на груди. Он же сидел, свесив ноги и активно жестикулируя. Постепенно Оля опустила руки и тоже начала отвечать, используя жесты.
Жаль, что камера не была оборудована микрофоном, иначе всё было бы проще.
В конце разговора она кивнула и вышла из помещения. Лётчик же, улыбаясь, лёг на спину и заложил руки за затылок. Так он и пролежал, пока Ольга не вернулась с подносом, на котором были разложены предметы для инъекций.
Лётчик сел на кровати и, снова улыбаясь, охотно подставил свою руку. Ольга улыбнулась ему в ответ и ввела что-то с помощью шприца. После этого снова вышла.
Я промотал ещё где-то полчаса записи. Ольга снова вернулась, неся с собой тёплую одежду: где-то добытый ватник со штанами, которые использовали вахтовики, валенки и термосумку. В коридоре она оставила пару широких лыж.
Лётчик просиял, начал кивать головой, очевидно, благодаря её.
Перед тем, как они вышли из палаты, Ольга указала на замок и что-то сказала. Лётчик вернулся в палату, взял полотенце, сложил его в несколько слоёв, приложил к двери на уровне замка. Потом огляделся и несколько раз сильно ударил. Сняв полотенце, он осмотрел повреждения и, удовлетворённо кивнув, что-то сказал Ольге. Та тоже кивнула и улыбнулась в ответ.
С помощью записей с наружных камер наблюдения я увидел, как лётчик уходит из посёлка — на север, в противоположную от железной дороги сторону.
Наблюдая за моими манипуляциями, Ольга молчала.
У меня же ушло несколько минут на то, чтобы понять, чему именно я стал свидетелем. И только поняв это я заговорил.
— Что было в шприце? — спросил я. — Ведь совсем не то, что он подумал, верно?
Ольга закрыла глаза, глубоко вздохнула, но всё-таки ответила.
— Верно.
— Почему так сложно? — спросил я. — Он ведь был в твоей власти, по сути. Ты могла бы сделать так, чтобы он умер на месте. И никто из специалистов не смог бы понять, почему именно это произошло.
Она внимательно посмотрела мне в глаза.
— Ты бы понял.
Что ж, пожалуй, она права. Не сразу, но наверняка понял бы.
— Стоило ли оно того? — вздохнув, спросил я.
Снова последовала долгая пауза. Оля отодвинула от пульта второе кресло и заняла его. Какое-то время рассматривала изображение на стоп-кадре. Потом начала говорить.
— Я не планировала это изначально. Но на всякий случай старалась скрыть своё отношение. Отказалась от участия в допросе, потому что подумала, что могу сорваться. Наделать такое… за что потом было бы очень стыдно. А ещё я хотела сохранить доступ к нему. Если говорить откровенно, я думала о том, что с ним может быть дальше. Обмены, торг, вот это всё… то, что мне очень тяжело было принять… я ведь не рассказывала про мужа, да? Про то, как эти ублюдки звонили…
Она всхлипнула и прижала ко рту руку. Я продолжал молчать, давая ей возможность взять себя в руки.
— В общем, я бы не хотела допустить, чтобы он снова оказался среди своих. В безопасности. Особенно после того, как тот парень, Саша, водитель умер у меня на руках.
Ещё одна пауза.
— Когда ты поняла, что сделаешь это? — спросил я.
— В последний момент, — ответила она. — Это правда. Сначала я хотела просто поговорить. Увидеть в его глазах подобие раскаяния… что-то человеческое, понимаешь?
Она посмотрела на меня. Я кивнул в ответ.
— Но тот сразу начал меня прощупывать. Профессионально. Прошёлся по ключевым болевым точкам, которые должны были бы быть у врача, работающего в глубинке… и в какой-то момент я начала ему подыгрывать. Он рассказывал, что большая часть США уцелела, что система ПРО отработала на отлично, и что скоро оккупационный корпус доберётся и до наших мест. Потом добавил пару картинок из замечательной американской жизни. И уже после предложил сотрудничество за вознаграждение.
— Что он предложил? — спросил я. — Выезд за океан?
— Это если я захочу. А если нет — работу в оккупационной администрации. «У тебя будет возможность наладить жизнь по-своему», — говорил он…
— А ты?
— Дим, меня такая злость взяла… никогда в жизни ничего подобного не испытывала. В тогда-то я и придумала этот план: чтобы тело не прятать, не объясняться… и я начала играть. Сказала, что наши люди заметили высадку их группы за дальним лесом на севере. И что это, наверно, его ищут. Он сразу оживился такой, решил, что дело в шляпе. Ну, я его чуть притормозила: рассказала про погодные условия, про хищников, про то, что до своих добраться ему очень сложно будет. И после этого пообещала помощь — вещами, продуктами, медикаментами. Ещё сказала, что у меня есть доступ к нашей военной фармакологии, которая позволяет без критического вреда для здоровья выживать длительное время, сохраняя силы в условиях низких температур…
— И он поверил? — я с сомнением поднял бровь. — Сразу?
— Ты же сам видел, — Ольга пожала плечами. — Он охотно верил в тот бред, который они сами пытались распространять среди нас до войны. Я слово в слово повторяла их тезисы, и он буквально на глазах расцветал… поверил, ещё как поверил. В собственное величие и непогрешимость вообще легко верить.
— Ясно… что именно ты ему ввела? Как быстро подействует? Какой будет смерть?
— До тридцати часов ему гулять… — вздохнув, ответила Ольга. — Из них шесть уже прошли. Потом откажет печень. Одномоментно. К сожалению, слишком сильно страдать он не будет — так, поболит малость. Возможно, кровь ртом пойдёт. Просто ничего более подходящего у меня под рукой не было. Но лучше так, чем допускать мысль, что он умрёт от старости… Дим, знаю, что, наверно, всё кончено — но знаешь… вот выговорилась я и поняла, что ни о чём не жалею… знаю, я чудовище… но…
Она всхлипнула. Я встал со своего кресла и подошёл к ней. Опустился на корточки, после чего обнял и прижал к себе.
— Вот глупая… — тихо сказал я. — Мы — свои. Понимаешь? Свои.
Через пару минут Оля взяла себя в руки и перестала плакать. Я помог ей вытереть слёзы бумажной салфеткой, которые нашлись в ящике под пультом.
— Нужно было мне сразу сказать. Всё, что на самом деле чувствуешь, — сказал я. — Ты думаешь, что для меня жизнь этого чушпана была бы дороже, чем ты?
— Для вас, военных, всегда важнее долг…
— Сейчас официально я не военный, — ответил я. — Доверие, Оль… нам нужно больше доверия. Понимаю, что мы знакомы всего неделю, но… надо учиться доверять. Понимаешь, доверие — это защита от неприятностей.
— Как быть с Семёном?
— Никак, — ответил я, пожав плечами. — Мы записи уничтожим. Кроме того, он молчать будет.
— Почему так уверен?
— Это — его объект, — ответил я. — А он самоустранился от управления. После формирования дружины мы всем руководителям объектов давали команду дать запросы по охране и обороне. От него ничего не поступило.
