Найтингель был, по-видимому, авантюристом и обманщиком и Карлейлю нетрудно было убедиться, что в нем сомневались даже в Кремле. «Десять тысяч пудов экю» была такая сумма, которую нельзя было и думать получить от какого-либо из европейских дворов, и благородный лорд легко убедился, что эти шаткие аргументы служат лишь для замаскирования настоящих мотивов встретившихся ему затруднений. Препятствия были не таковы, чтобы он не мог их победить, но, как большинство его соотечественников, этот мужественный человек не отличался никакой гибкостью; он дал это заметить, ответив на некоторые нелюбезные поступки еще менее любезными, и уехал, не скрывая своего раздражения.
За ним послали стольника Дашкова с объяснениями, но ими не удовлетворились. В 1666 году Англия вела войну с Нидерландами. В это время было сообщено в Лондон, что голландцам запрещается вывозить из Архангельска военный провиант. Начиная тогда в Москве свою блестящую карьеру, шотландец Гордон оказался очень пригодным для этого поручения и, снова вступив на государственную службу, Джон Гебдон, в 1667 году принялся сглаживать дурное впечатление, оставленное Карлейлем. Наконец официальное назначение Нащокина на пост управляющего Посольским Приказом положило конец голландской гегемонии и влиянию Хитрово.
Но Афанасий Леонтьевич относился враждебно даже к самому принципу всякой коммерческой монополии для иностранцев, кто бы они ни были. Как в политическом, так и в экономическом отношении, он мечтал для своей страны об общей системе дипломатических комбинаций, которая позволила бы ей войти на равных правах в концерт европейских держав.
Под предлогом мирного трактата, подписанного с Польшею, и ряда извещений по поводу его более или менее заинтересованных в окончании конфликта дворов, он мечтал вырваться из этого заколдованного круга англо-голландских отношений, и 25 августа 1647 года стольник Петр Потемкин вместе с дьяком Румянцевым отплыли из Архангельска. На зафрахтованном по этому случаю судне был груз икры для портов Италии, но посольство должно было посетить Испанию и Францию и заключить с этими странами коммерческие договоры.
IV. Первые посольства во Франции
Эта миссия достигла Кадикса только в первых числах декабря и испытала ряд разочарований. В Мадриде Потемкину удалось лишь добиться обещания обмена послами, которым не суждено было никогда получить назначение. Прибыв в 1668 г. в июне на французскую границу, московские посланники взволновали население и привели в смущение местные власти: ими не было получено ровно никаких инструкций по поводу этих посетителей, которые претендовали на полное содержание. В Байонне, заказав обед в девять блюд, согласно приведенным нами выше обычаями во вкусе Пантагрюеля, Потемкин пришел в негодование, когда ему подали счет в 50 экю.
Его удивление и гнев еще более увеличились, когда ему сообщили, что он обязан заплатить за право провоза находившихся в его багаже товаров. Тогда еще не был изобретен дипломатически саквояж, и – заявили ему – так же обходятся с самим королем, когда он проезжает Байонну.
Посланник позже получил обратно все деньги, которые ему пришлось уплатить. Но, находя жизнь в гостинице очень дорогою, он решил жить на открытом поле, и его палатка из затканного шелка, по персидской моде, возбуждала всеобщее любопытство. Потом были получены инструкции от французского правительства, и в Бордо, Пуатье, Блуа и Орлеане его приняли уже с почестями, соответствовавшими его рангу. Но переводчики, сопровождавшие его, не знали ни слова по-французски, и пришлось прибегнуть к помощи одного поляка, Урбановского, встретившегося с ними очень кстати в Париже и имевшего раньше случай познакомиться с Потемкиным в Польше.
В Париже посольство было помещено в доме, предназначенном для чрезвычайных миссий и 25 августа 1668 г. оно получило торжественную аудиенцию у короля в Сен-Жермене.
Прием со стороны Его Величества превзошел всякие ожидания москвитян, и королева, присутствуя инкогнито при приеме с большой свитой дам, возбудила их удивление тем, что показывалась иностранцам и совсем не пряталась от их взглядов. Поднеся Людовику XIV дорогую саблю и груз соболей и горностаев, все время пользуясь услугами неизбежного Урбановского, Потемкин виделся с Вильруа, Лионном и Кольбером, но не имел достаточно полномочий отвечать на все сделанные ему предложения.
Франция была склонна заключить договор на основании полной взаимной свободы торговли с оплатой обычных сборов; но, позволяя москвитянам свободно исповедывать свою веру и даже уступая им привилегию автономной юрисдикции, она требовала доступа на персидские рынки чрез московскую территорию и половинного обложения пошлинами, как это было раньше с англичанами. Так как инструкции, данные Нащокиным посланцам царя, не предвидели ничего подобного, то, как и из Испании, посольство должно было отправиться обратно в Москву, куда не спешили приехать и послы французского короля.
Совершив, по примеру своих товарищей, несколько неприличных выходок, Потемкин сам способствовал вероятно этой задержке. К его личности был прикомандирован один дворянин, по имени Кате, который красноречиво свидетельствует об этом в дополнении к дневнику посольства. Мы читаем у него следующее: «Вечером того же дня ужинали лишь наполовину, так как посланник разгневался на одного из своих дворян, ужинавших с ним и, чувствуя необходимость расправиться с ним на свободе ударами палки, поднялся со стола, пригласил всех выйти из комнаты и удовлетворил свое желание».
Потемкину пришлось однако вернуться во Францию. В 1681 году он опять увидел блеск двора великого короля, без сомнения показавшийся ему чрезвычайным, так как на этот раз до отправления в Сен-Жермен, в сопровождении маршала д'Эстрэ, он позвал своего духовника и стал молиться. У порога дворца он почувствовал опять необходимость призвать к себе на помощь небесные силы, повторяя громким голосом «Отче наш» и читая псалмы. Людовик ХIV выказал во всем блеске свою вежливость, но Его Величество решило ограничить для нескольких лиц честь поцеловать ему руку, а посланник требовал это преимущество для всех москвитян, находившихся в его многочисленной свите. Дорогие соболи фигурировали, как и раньше, в обязательном обмене подарками, а щедрость Людовика XIV высказалась в поднесении своего портрета, уложенного в ящик, украшенного алмазами, вместе с двумя кусками златотканной материи и тремя коврами. Но отправление посольства в Москву все еще было отсрочено и инструкции, данная Кольбером де Круаси одному подчиненному агенту, долженствовавшему заменить его, передавала довольно точно, хотя и плохим языком, тайную мысль его правительства, которое не было склонно установить дружественные сношения между двумя странами.
«Нравы и традиции французов, говорилось в ней, настолько отличны от нравов и обычаев этой нации, что невозможно рассчитывать на продолжительность сношений между этими двумя народами и потому означенный торговый договор неизбежно исчез бы сам собою».
С этой стороны соотечественники Потемкина были осуждены, на довольно долгое время, на неблагодарную роль тех, кто стучится и кому не открывается дверь. В других местах, впрочем, они встретили в это время гораздо менее нелюбезный прием. Предприимчивый и авантюристский дух великих итальянцев пятнадцатого и шестнадцатого веков, унаследованный и потомками, доставил подданным Алексея на берегах Средиземного и Адриатического морей более благоприятный прием, и в частности Венеция в своей борьбе с турками должна была искать на отдаленном северо-востоке большего, чем простой возможности прибыльной торговли.
V. Сношения с Италией
К несчастию, принципиально соглашаясь на коммерческий и политический союз, обе стороны не могли столковаться насчет условий. В 1656 году Венеция думала получить против своих страшных противников помощь донских казаков. В ответ на эти просьбы стольнику Чемоданову и дьяку Постникову было поручено просить у дожа ту финансовую помощь, которую государь тщетно искал в Англии. Они чуть не утонули, переплывая океан, в Средиземном море были захвачены турецкими корсарами и вернулись с пустыми руками. Да и война достаточно опустошила сундуки синьории.
Попытка, возобновленная в 1659 году в Ферраре, не имела большего успеха. Посланник Лихачев хвалился, будто он слыхал, как герцог Фердинанд Медичи называл себя «рабом царя», но не привез никаких звонких доказательств такого лестного для царя настроения.
Алексей однако не отчаивался. Победив и расчленив Польшу, он хотел играть роль ее протектора, но отказался поддерживать ее собственным войском против мусульманского вторжения, угрожавшего ей. Он решил только доставить ей помощь других христианских держав и обратился к Риму. Ватикан удостоился таким образом увидеть у себя ярого католика Павла Менциеса, явившегося туда в качестве представителя государя-схизматика! В сущности говоря, царь, поступая таким образом, просто лелеял мысль добиться признания своего титула, воображая не без некоторой наивности, что одного его рвения к общим интересам христианства достаточно для доставления ему подобной чести.
