Люб кивал, закрыв глаза, и трясся всем телом. Не выпустил крик наружу – тот вышел со злыми слезами. Каждый из парней прыгнул бы выше головы, если бы знал, что следом другие идут. Млеч и Люб остались целы, не разбили ноги в водопаде. Должно быть, хватило с водяного его крови. Сивый стряхнул с парня золу, помог облачиться в сухое, закутал в подбитую волком верховку и оставил отогреваться.
Глаза смыкались, а в сапог набежало изрядно кровищи. Так устал, что улегся бы на берегу и вон душа. Умылся морской водой, хоть немного сон разогнать и увидел четвертого. Щелк. Бредет по колено в воде, выступает из тьмы и воды, чисто порождение морских глубин. Не доходя до берега, рухнул лицом в волны и снова поднялся. Никому даром этот заплыв не пройдет. У кого седины не было – обзаведется, у кого была – станет еще богаче. Щелк на четвереньках выполз на гальку, тяжело поднялся, его закачало.
– Я приплыл, Безрод.
Голос дрожит, руки плетьми висят, ноги подгибаются. Шатаясь, будто пьяный, пошел сам. Безрод лишь плечо подставил, так вместе до костра и дошли. Мутным глазом Щелк поискал Грача, не нашел, и с вопросом посмотрел на Безрода. Сивый пожал плечами. Нет Грача. Может быть, сгинул, может, лежит где-то в лесу, остывает, может быть, в плен попал. Млеч принес дров, подкормил огонь, помог одеть Щелка в сухое. Заерзал Люб. Отогрелся худо-бедно.
Этой ночью из морских волн Безрод принял еще двадцать пять воев. Последний приплыл с бледной зарей на востоке и с вестью о том, что этой ночью больше никого не будет. Некоторые сами добрели до костра, и, хвала богам, доплыли все. С последним воем, Безрод скинул сапог, задрал штанину и закачался. Невзрачный млеч подпер крепким плечом, не дал завалиться набок. Распоротая лодыжка опухла. Крови натекло столько, что хватило бы затушить небольшой костерок. Млеч быстро достал иглу – у него меньше всех дрожали руки – сшивные сухожилия и попросил у богов твердости. Меда не было, и Сивый крепко закусил сухую деревяшку…
Проснулся на следующий день близко к полудню. Весело трещал костер, парни отсыпались. Скосил глаза. Веки распухли, еле белый свет видать. Трое несут охрану, один в камнях на берегу, двое в лесу. Ничего, успеют выспаться. К ночи, когда нанесут волны забот, сна не должно быть ни в одном глазу. О, боги, как же тепло! Пляшет огонь, трещат поленья.
– Я пришел из ниоткуда, – прошептал Безрод, приподнимаясь на руках. – В никуда же и уйду. Странник мрачный безымянный, к счастью своему бреду.
Ногу стегнуло острой болью, едва попытался встать. В шаге от себя, только руку протяни нашел кем-то предусмотрительно срезанный костыль. Оперся на длинную дровину и кое-как поднялся. Наступил на порванную ногу, прислушался к себе и равнодушно кивнул. Затянется. Млеч сшивал. Не отрок сопливый, уже сединой блещет, должно быть все сделал, как следует. И рану свел, и золой присыпал. Никогда еще Безрод людей не водил, а вот повел – и ничего. Ни радости, ни печали. Повел и повел. Может, так и должно быть? Слишком горячий не годится в воеводы, слишком холодный тоже. Сложная штука жизнь.
Сивый доковылял до берега. В прибрежных камнях упрямо сражался со сном Щелк. Зубы сцепил, лицо мокрое, наверное, морской водой сон прогонял, но все равно глаза сами собой закрываются.
– Полно. Спать иди. Сам постою. – Безрод взглянул мимо Щелка, туда, где море целовало небо. Оба стыдливо прикрылись от любопытных глаз полотнищем тумана. Со Щелка мигом сон слетел. Воин сузил глаза и уставился на Безрода, будто что-то искал.
– Ну, чего уставился? – буркнул Безрод. – Я не девка, чтобы на меня пялиться.
Щелк усмехнулся. Сивый, сивый, ни урод, ни красивый… Не стыдно ходить за таким воеводой. Жаль только, глаза пусты и холодны. Спокойно принял парней из моря, обогрел, и лишь тот, кто сам проплыл до старого святилища, знает, как тяжело пришлось вчера первому. А сам воевода чьим теплом обогрет? Или на самом деле внутри у Безрода булатный остов, который не ломается, лишь гнется под ветром? У самого до сих пор руки-ноги трясутся, а Сивый, хоть и ранен, не трясется и не дрожит. Эх, люди, люди!
– Это верно, лучше на девок смотреть. – Щелк улыбнулся. – Хоть уснешь спокойно.
Безрод ухмыльнулся, кивнул себе за спину. Дескать, иди, отсыпайся, дадут боги, приснится что-нибудь доброе.
Ближе к полудню сменил дозорных в лесу. К вечеру все станут, будто огурчики, один к одному, румяные с мороза. Только седины у кого-то прибавится. Через три дня уже должен ходить. Безрод встал и прошелся по берегу. Одно слово «прошелся» – проковылял. Не стать бы обузой. Как с такой ногой по лесу побежишь? Иное дело, что оттниры в лес и не сунутся, но нужно быть готовым ко всему. Может быть, полуночники озвереют и полезут в чащу. Всякое возможно.
Вои облепили костры, не просыпаясь, поворачивались то одним боком, то другим. И даже не спали, а просто блуждали в забытьи. Как если бы вековечная усталость, которую люди с начал времен сбрасывали в море, вползла в члены, и стонешь от непомерной тяжести и кривишься спросонок и губы кусаешь до крови. Безрод нашел у костра невзрачного, серого млеча – усмехнулся, так и ходит безымянным – разбудил.
– Звать-то как?
– Зови Круг. – Глаза глубоко запали, изошли синяками. Исхудал, измучен, только взгляд остался цепким, колючим. Моргает Круг, сон сгоняет.
– На промысел собирайся. Парни подойдут, тут бы горячего в зубы.
Млеч улыбнулся. Даже мысль о горячем жарком возвращает к жизни. Как ни устал, слюна потекла.
– Добуду. – Млеч устало разлыбился, подхватил справу и исчез в лесу.
Безрод следом еще двоих отрядил за добычей. Мяса нужно много, и среди благостных только одна черная дума не давала покоя. Где Грач?
Сивый без устали расхаживал ногу. Не хватало только обузой стать. Чтобы таскать безногого, нужны двое, четыре сильные руки будут от дела оторваны. Ближе к ночи, уже в сумерках, размотал повязку, отодрал от раны, и пересыпал золой огалища. Растет огалище-трава и зимой и летом, будто елка, одним цветом. Имеет чудодейственную силу. Пока не стемнело, ползал на коленях, искал огалище под снегом. Нашел. Через три дня нужно обеими ногами крепко стоять на земле, поэтому плюнул на запрет Стюженя и ворожил на закате. Никогда не задавался вопросом, почему выходит. Выходит и все тут, хоть никто не учил. Как пошел однажды, малолеткой сопливым, так и ворожить начал – все в свое время. Разбудил смену и со свежей повязкой уснул у первого костра, который сам и запалил. Вои переглянулись. Даже лишним словом не перекинется с парнями. Все один да один. Сначала не приняли, а теперь сам не идет. Так по сей день и тянется, а как разбить эту стену, как засыпать пропасть, никто не знает. Сивый свою жизнь за них отдаст, а их жизни не примет. Чужим пришел, чужим и уйдет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
