— Здесь, наверху, ты сразу заснула. Я позвонила доктору Уайетту, и он, к счастью, смог сразу приехать, — Хелин вздохнула. — Я так за тебя испугалась. Но, кажется, доктор Уайетт не нашел ничего необычного для твоего возраста. Боже мой, ну и денек!
Беатрис наконец полностью пришла в себя и поняла, что в саду происходит что-то странное. Из сада доносились голоса, команды, крики. Хлопали двери, отъезжали и подъезжали автомобили. Бешено лаяли какие-то собаки.
— Что там случилось? — спросила Беатрис. — Отчего такой шум?
— Пусть тебя это не волнует, — торопливо и одновременно смущенно ответила Хелин. — Я все объясню тебе завтра утром.
От этих слов Беатрис, естественно, пришла в себя окончательно.
— Нет, я хочу знать все сейчас. Мне уже хорошо, и я не упаду, что бы ты мне ни сказала.
— Ах, — сказала Хелин, — Эрих, конечно, страшно зол… но я ничего не могла поделать. Это… это просто несчастный случай. Ты упала в обморок, и нам всем пришлось что-то делать… мы же не могли просто тебя бросить, и…
— Хелин, — перебила ее Беатрис, — что случилось?
Хелин отвела взгляд.
— Жюльен исчез, — тихо сказала она, — во время этой суматохи. Он ухитрился бежать и бесследно исчез.
Бегство француза стало для Эриха личным оскорблением. В течение нескольких недель он делал все возможное и невозможное, нажал на все педали, чтобы выследить и схватить Жюльена. Он разослал по всему острову солдат со строжайшим приказом «перевернуть все камни и посмотреть, не прячется ли там этот тип!»
Тайная полевая жандармерия, чины которой вербовались, вероятно, в гестапо, провели обыски во всех городках и деревнях. Жителей острова будили по ночам, вытаскивали из постелей и заставляли смотреть, как полицейские переворачивали все в доме вверх дном, устраивали невероятный беспорядок и грубо задавали оскорбительные вопросы. Если до сих пор оккупанты соблюдали известные рамки в отношениях с местными жителями, то теперь они показали себя с той стороны, с какой их изо дня в день, в течение нескольких лет видели люди в других оккупированных немцами странах. Они показали, какими опасными, необузданными и жестокими могут быть. Они пришли как противники, с которыми было можно — и должно — договориться. Но они могли стать и смертельными врагами.
Между тем, Жюльен словно сквозь землю провалился.
— У него, наверняка, были помощники! — орал Эрих. — Без них он ни черта бы не выжил! Конечно, он мог залезть в какую-нибудь расщелину на берегу, где мы никогда его не найдем, но что, интересно, он будет есть? Он не мог сделать это один!
— Может быть, он уже покинул остров, — робко вмешалась Хелин. — До Олдерни не так уж далеко, и он…
— Чепуха. На Олдерни ему придется еще труднее. Там вообще нет британского населения и полно наших людей. Может быть, на Джерси… — Эрих погрузился в мрачные раздумья, потом грохнул кулаком по столу так, что все вздрогнули. — Этому парню потребовалось бы больше везения, чем ума, чтобы это сделать! Нельзя же просто так сесть в лодку и переплыть с одного острова на другой! Кругом полно патрулей. Ночи стоят светлые и ясные, его бы заметили издалека. Это бред, если бы он рискнул!
Пьера солдаты увели в тот же день, когда бежал Жюльен. Когда его уводили, он был бледен, как смерть. Беатрис вся извелась от переживаний за него, и вечером, не выдержав, спросила Эриха о том, что с Пьером.
— Его допрашивают, — ответил Фельдман. — Возможно, он знал о намерениях Жюльена, и знает, где он прячется.
— Я не думаю, что он это знает, — вмешалась в разговор Хелин, — потому что Жюльен ничего не планировал. Он просто воспользовался суматохой, которая поднялась из-за Беатрис. Но он же не мог предвидеть ее обморока.
Эрих мрачно посмотрел на девочку.
— Это могло бы показаться подозрительным, Беатрис, если не знать, что ты слишком умна, чтобы решиться на такую глупость. Правда, все это можно было подстроить и заранее. Но ты бы не рискнула, не правда ли?
— Пока я этого не делала, — неохотно ответила Беатрис.
Пьер вернулся через неделю и снова принялся за работу. Ему сломали нос, под глазом расплылся большой кровоподтек, к тому же он хромал и волочил правую ногу. Он получал теперь еду и питье, но Эрих приказал кормить его так скудно, что было ясно, что при такой тяжелой физической работе Пьер долго не протянет. Теперь ему приходилось одному строить альпинарий, заниматься домом и садом. Эрих ни за что не желал брать второго работника. Пьер должен был отвечать за побег Жюльена.
— Что они с тобой сделали? — шепнула Беатрис, подавая ему в дверях кухни кружку с водой.
Пьер жадно выпил воду.
— Пытали, — хрипло прошептал он на своем неуклюжем английском, — но я ничего не сказать. Ничего не знать. Не знаю, где Жюльен!
Беатрис спросила, что будет с Жюльеном, если его поймают. Ответ Эриха был недвусмысленным и четким.
— Его расстреляют.
Эрих не мог продолжать поиски с тем же рвением, с каким он их начал. Для этого у него просто не было достаточно солдат. Но зато он приказал напечатать листовки и расклеить их по всему острову.
— Кто-нибудь обязательно его увидит, — мрачно произнес он, — и, может быть, этот кто-нибудь заинтересуется в сотрудничестве с нами, немцами.
На острове действительно было немало британцев, питавших такой интерес. Число доносов — по большей части, анонимных — было удивительно велико. Чаще всего доносили на людей, имевших радиоприемники, но многие граждане проигнорировали приказ оккупационных властей сдать радиоприемники. Кроме того, процветал черный рынок, на котором важные сведения меняли на продуктовые карточки. Здесь тоже стоило поискать, и Эрих надеялся, что человека, приютившего беглого француза, рано или поздно выдаст сосед или застарелый враг.
В начале последней недели июня Германия напала на Россию. В школе все оживленно обсуждали эту новость. Учительница немецкого языка объявила, что окончательная победа теперь близка, как никогда. Она показала ученикам на карте, как велика Россия.
— Вы только подумайте, какой могучей станет Германия, когда все это будет нашим, — сказала она с такой гордостью, словно сама вела в бой полки завоевателей. — После этого ни один народ в мире не сможет оказать нам серьезного сопротивления.
Беатрис все же показалось, что Германия очень мала по сравнению с Россией, и Гитлер, наверное, сильно рискует, напав на такого сильного противника. Но потом, посмотрев на заштрихованные части карты, которыми были обозначены страны, уже захваченные Германией, девочка горестно вздохнула. Нацисты уже многого достигли. Наверное, их самоуверенность оправданна. Когда-нибудь они завоюют весь мир, и тогда по мостовым будут вечно стучать кованые солдатские сапоги, движение навсегда станет правосторонним, все будут говорить по-немецки, а вместо юнион-джека видеть на флагштоках флаги со свастикой. Утешало, правда то, что тогда она сможет, наконец, встретиться с родителями.
Жаркое и сухое лето прошло, но Жюльена так и не нашли. Его удачное бегство означало конец особых отношений между Эрихом и Беатрис: она перестала быть его наперсницей. Он знал — да она и не пыталась это скрыть — что она на стороне Жюльена, а значит надеется, что его не поймают. Она и раньше никогда не строила из себя поклонницу Эриха или, тем более, нацизма. В душе она всегда была за побежденных, а не за победителей. Но до сих пор у нее не было случая заявить об этом открыто, а теперь линия фронта обозначилась вполне отчетливо. Эрих заново осознал, что силой оккупировал дом, где жил теперь с Беатрис, что его приняли в дом отнюдь не по доброй воле. Беатрис была противником, и он поведал противнику слишком много сокровенных вещей. Теперь ему пришлось отступить. Он избегал общества Беатрис, не вступал с ней в разговоры, не касающиеся насущных обыденных проблем. Беатрис чувствовала, что он стал постоянно за ней следить, ощущала на себе его пристальный взгляд. Видела, как он сопротивлялся желанию обратиться к ней со своими бедами. Выглядел Эрих плохо. Он стал много пить, часто выпивал первый стакан, едва успев вернуться домой. От жары после выпивки он становился вялым и сонливым. Беатрис была рада возможности ужинать наедине с Хелин, в то время как Эрих храпел на диване или даже уже в кровати. Правда, Хелин тоже изрядно действовала ей на нервы, хотя и не проявляла враждебности. Она плакалась и жаловалась, но никого не обвиняла.
Этим двоим, с горечью думала Беатрис, когда-нибудь приходило в голову, что ей со своими проблемами идти было не к кому?
Раньше она всегда обсуждала свои дела с родителями, а если не хотела говорить с ними, то шла к Мэй. Но нормально общаться с Мэй было теперь невозможно. Беатрис чувствовала, что стала на много лет старше своей подруги. Беатрис пришлось пережить много такого, о чем Мэй не имела ни малейшего представления. Да, Мэй, как и Беатрис, пришлось жить под немецкой оккупацией и приспосабливаться к тяжелым изменениям, но она, как и прежде, находилась под защитой семьи, отца и матери, и могла, как и прежде, оставаться маленькой девочкой. Она же на собственной шкуре почувствовала, что такое немецкая оккупация. Она была разлучена с родителями и не знала, когда она снова с ними встретится. Это ее жизнь день ото дня приходила в полное расстройство, она должна была сама позаботиться о том, чтобы уцелеть в новых условиях. Рядом с Мэй Беатрис иногда чувствовала себя старухой. Мэй постоянно хихикала, рассказывала о каком-то парне из Сент-Мартина, от которого была без ума и была готова без умолку его превозносить, хотя сам он не обращал на нее ни малейшего внимания. От этих рассказов Беатрис либо раздражалась, либо скучала, чувствуя, что отныне ее вообще никто не понимает.
