Взмахнула длинными рукавами, хотела протянуть ребенку руки и с ужасом почувствовала, что нет у нее рук. Рукава были пустые…
Проснулась, разбуженная и раздавленная этим ужасом, полежала недвижно, потом встрепенулась, ожила, засмеялась во тьме самой себе, ночи, простору, всему сущему. Она ощутила, что в ней кто-то растет. В ней круглится будущая жизнь! Что ей до каких-то высоких имперских забот? Она сама сейчас – земля, государство, власть, вселенная, вечность. Как не понимают этого мужчины? Как жалки они в попытках проявить свою силу.
Стремясь возвыситься, лишь унижаются. Может быть, она пошла когда-то навстречу невнятным ухаживаниям Генриха как раз потому, что понадеялась на его необычность, на высокую вознесенность его над повседневностью с ее грязью и пошлостью. Низменного не терпела с малых лет, хотела б жить в мире чеберяйчиков, выдуманных доброй Журиной из небытия, – ведь кто хоть раз испытает счастье заглянуть в необычайный мир чеберяйчиков, тот навеки утратит охоту к обыденному в жизни.
Она готовилась к необычному. Подарить миру дитя, сама еще ребенок.
Будет еще одна Евпраксия, такая же красивая, но действительно счастливая; вторая Евпраксия испытает счастье сама, будет дарить счастье и радость всему сущему. Полями пойдет – поля заблещут-заиграют, лесами пойдет – леса зазеленеют, по-над реками пойдет – реки зашумят благодаря ей…
Наутро императрица дала знать, что хочет говорить с императором.
Генрих явился нагловато-обрадованный. Речь Евпраксии была краткой:
– Ваше величество, священное состояние моего здоровья не даст мне возможности зимой сопровождать вас в дальнюю дорогу.
Император недоуменно смотрел на нее. Не верил. Не отваживался поверить. Может, снова возвратилась к нему глухота?
– Вы в самом деле сказали то, что я услышал? – спросил с непривычной несмелостью.
Евпраксия не ответила. Внимала тому, как круглится в ней будущая жизнь…
ЛЕТОПИСЬ. ИМПЕРАТОРСКАЯ
Когда власть оказывается в руках воинов, она вызывает войны, в которых нуждается, чтобы существовать самой. Об императоре сказано так:
"Он взял железное оружие, сел на черного коня и поехал на войну". На войну или с войны – больше никуда, потому что сильные мира сего и держат императора с такой целью. Как держат боевых коней. Император, несмотря на свое высокое положение, живет сорокой на гнущейся лозе; долго на месте не усидит. В чем сущность властвования? Знать, угадывать, предвидеть, успевать, не давать поднять голову, утихомиривать, укрощать, подавлять.
Генрих всю жизнь спешил – и не успевал, опаздывал, события опережали его.
Иногда ему везло, даже когда, казалось, все уже было утрачено. Так произошло во время столкновения с папой Гильдебрандом. Простой саксонский люд, те, кого император безжалостно покарал за восстание против его же власти, неожиданно встали на сторону Генриха, помогли ему свалить самого страшного, самого ярого врага. Почему саксонцы пошли за ним, Генрих не знал. У него не было времени для размышлений. Идут за ним – значит, с ним.
И так будет и должно быть всегда.
Но пошли саксонцы не с ним, а только против Гильдебранда. Наверное, увидели в нем угрозу для себя еще большую, чем в притязаниях императора.
Пренебрегли даже уважением к богу, наместником которого на земле считался папа, ничто не вызывает такой встревоженности у верующих, как наличие в намереньях церкви откровенных посягательств на власть, да еще и всесветную. Если князья церкви не идут за верой, а подчиняют ее себе, на свою потребу, тогда народ восстает и против них, а бывает, и против самой веры. Хотя и неосознанно, люд не мог простить Гильдебранду попыток расшатать государство. Ведь тысячи местных тиранов мигом воспользовались бы слабостью верховной власти. Так уж лучше иметь над собой одного короля, чем тысячи не знающих удержу феодалов.
Ощущение и понимание собственного величия живет в народе испокон веков, народ знает также, что величие требует усилий. Нельзя разрешить раздробить себя. Запас нравственных сил для будущего легче собирать, сберечь в сильном государстве, а не в условиях отдельных городов и княжеств, на которые хотел размельчить Европу папа Григорий-Гильдебранд.
Надеялся на поддержку феодалов, а поднял против себя весь люд.
Это была досадная неожиданность для папы. Ведь покорность церкви казалась рабской, вера – слепой. Ничто вроде бы не указывало на перемены, не предвещало наступления новых времен, поэтому папа заранее предвкушал победу. И преждевременно! Матильда Тосканская неудержимой услужливостью своей доконала возлюбленного ею папу, воскликнув: "Вы должны насладиться этим папством, которое даровал вам бог!"
Слова иногда обретают злые крылья. Разлетаясь, они возвращаются, чтобы убивать. Слова восторга Матильды Тосканской стали предвестником появления Григория VII.
Генрих считал, что это он одолел Гильдебранда. Оставил в Риме своего собственного папу, Климента, возвратился в Германию, но тут в Италии произошло что-то непостижимое: после смерти Гильдебрандова преемника Виктора появился еще один папа, назвался Урбаном, получалось так, что именно он – настоящий, а Климент – антипапа, самозванец, без власти, без влияния, без значения. Рожер Сицилийский признал себя ленником Урбана, склонные к измене римляне тоже стали на его сторону. Урбан торжественно въехал в апостольскую столицу, а Климент вынужден был позорно бежать в Равенну. Матильда Тосканская, упорно стоявшая на стороне пап, враждебных Генриху, соблазнила своими неисчислимыми богатствами молодого баварского герцога Вельфа, такого скупого, что ради вкусного обеда за чужой счет мог перебраться через самые высокие горы. Молодой Вельф женился на пожилой тосканской графине, враждебные императору силы Италии объединились со всеми непокорными, которые сосредоточились в Верхней Германии; простой люд равнодушно следил за этими раздорами, ему теперь не из кого было выбирать, все угнетали, пытались урвать, содрать, обложить данями, которых было теперь уже столько, что невозможно и перечислить.
Налоги назывались: плуговой, сторожевой, подымный, подушный, подворовый, разовый, с пашни, с нивы, за мосты, за тропы переводные (в горах и пущах), за травы целебные, за службы церковные, мытный, исковый, присяжный, торговый, полевой, лесной, сословный, роговой, "пеший след", "погоня", "подвода", "просека", "нарубное", "затычное", "мельничное" (за водные мельницы), "сухомельщина" (за мельницы, движимые ветром, лошадьми или волами). А еще ведь нужно было кормить ловцов, стрельцов и просто молодцов, идти в императорское и земельное ополчение, покупать себе оружие, умирать, погибать, а за что? Всегда говорят, что император отправляется защищать истину, бороться за правду. Вот где-то там в Италии взбунтовались снова графы, епископы, сам папа – и нужно их покарать.
Правда – по эту сторону Гигантских гор, кривда – по ту сторону.
Смешная правда, которую ограничивает гора иль река. Люд не пошел за императором. Слишком долго ведет император войны, слишком много убитых.Уже неведомо, кого больше – убитых иль живых – и над кем Генрих император.
Убитые не хотят одиночества, они требуют от императора, чтобы он увеличил их число. Кроме того, император хорошо знал, что следует остерегаться размножения простого люда; бунты возникают всегда из-за излишнего его множества. Детей следует отбирать у родителей и посылать на войны. Еще древние знали: чем меньше любишь детей, тем сильней ты предан государству.
Настоящий мужчина должен быть постоянно на боевом коне. А среди настоящих мужчин самый первый – император. Шпильманы, которых Генрих поил и кормил, сложили про него насмешливую песенку, и эта песенка пошла гулять повсюду – дескать, наш император не настроен ни к арфе тянуться, ни перстни раздавать, ни наслаждаться женой, ни иным мирским соблазнам поддаться. К чему ж он тянулся, к чему имел охоту? К войне, лишь к войне.
А на войну мало кто хотел идти вместе с императором.
Генрих злился, свирепствовал, впадал в бешенство. Люди дольше всего помнят неудачи и быстро забывают об успехах. Им достаточно было победить Гильдебранда, и они успокоились, а он, император, хотел вообще избавить Европу от папства, этого злого духа, тела не имеющего и пугающего одних суеверных, тогда как разумные люди должны бы смеяться над ним. Император вынужден был заискивать перед своими графами, баронами, епископами. В хронике записано: "Он успокаивал их сладостью даров и приятностью обещаний". Еще записано: "Принимал всех приязненно, а сердце его было полно змей шипящих". Не прогонял никого, не отказывал никому ни в милостях, ни в защите, ни в ласке: ни постаревшим воинам, ни беспутным дочерям из рыцарских домов, ни безнадежным должникам, ни ограбленным купцам. Епископ Отберт Люттихский писал и такое: "Когда неурожайный год приводил с собою голод, король брал на содержание многие тысячи народа, руководствуясь божественным предписанием: "Обретайте друзей себе от богатства не праведного, дабы, по миновении оного, приняла вас обитель райская". Кормил тех, кто шел в его ополчение. Приобретал друзей не для мира – для войны. Потому что осталось ему на этом свете только гнев да меч, а больше ничего не осталось, потому-то и должен был собирать войско, еще и еще собирать войско и ударить туда, за Гигантские горы, ударить без промедленья, быстро, безжалостно, жестоко. Зиму потратил на приготовления.
