«Союзники предлагают мир при условии, что Франция выведет свои войска из Германии, Испании, Голландии, Италии и вернется за такие свои естественные границы, как Альпы, Пиренеи и Рейн.
Будет избран город на берегах Рейна, где состоится конгресс, но переговоры никоим образом не приостановят военных действий».
Условия были жестокими, особенно для человека, усвоившего привычку самому диктовать, а не принимать их.
Конечно же, надо было уйти из Германии, так как, завоеванная нами, она теперь была занята союзниками.
Французские войска уже ушли из Испании. Яростное сопротивление испанцев, поддержанное золотом и оружием англичан, утомило Наполеона.
Но уйти из Голландии, полностью нашей, обладающей средствами оказать помощь Франции и угрожать Англии, но уйти из Италии, еще не тронутой и оккупированной Мюратом и принцем Евгением, — означало бы пойти на чудовищные жертвы, допустимые только при условии скорейшего заключения мира, и такие жестокие отсечения, на которые можно пойти только в надежде на полное исцеление.
Итак, во всем этом не было ничего положительного, поскольку переговоры никоим образом не должны были приостанавливать военные операции.
Однако эти неприемлемые условия не были отвергнуты целиком; Наполеон только приготовился претерпеть свою судьбу до конца и свой рок сделать роком Франции.
Отсюда суровость приказов, отданных префектам и супрефектам в местах рекрутских наборов.
Одновременно все было направлено на то, чтобы не допустить угрожающего Франции вторжения вражеских войск, а угроза эта оказалась иной и более тревожной, чем в 1792 году.
Прежде всего потому, что в 1792 году против Франции выступали только Пруссия и Австрия, а в 1813 году — вся Европа.
А также потому, что в 1792 году Франция сражалась за свою свободу, а в 1813 году она сражалась за утверждение деспотизма.
И наконец, потому, что в 1792 году для страны стоял вопрос, быть ей или не быть, а в 1813 году речь шла просто о том, продлит ли Наполеон свою власть или нет.
Значимость проблемы существенно уменьшилась, поскольку она из национальной превратилась в личную.
Теперь вместо всенародного энтузиазма оставался индивидуальный гений.
Обрисуем вкратце, что собирался предпринять этот гений, владеющий только собственными силами, так как его покинула Франция, обескровленная и в победах и в неудачах на всех полях сражений Европы.
Увы, повторим это еще раз: история сильных мира сего тесно переплетена с историей простого народа, однако, к большому нашему сожалению, мы вынуждены писать о великих, хотя нам хотелось бы заняться только судьбами рядовых людей.
Предложения, переданные через г-на де Сент-Эньяна, были сообщены Законодательному корпусу, и Наполеон заявил: сколь ни жестоки эти условия, он готов их принять, если они смогут привести к миру.
К несчастью, Наполеон принимал представителей Законодательного корпуса в минуту плохого настроения. Во время своей последней поездки в Париж Наполеон навязал корпусу председателя, не представив предварительно кандидата на эту должность.
У нас не вызывает особого восхищения г-н Баур-Лормиан. Однако, поскольку нам дорога репутация беспристрастного судьи, признаем, что в его трагедии «Мехмед Второй» есть два прекрасных стиха.
Мы имеем в виду слова Мехмеда II о корпусе янычар, столь сильно презираемых султанами:
Они, за золото терпевшие презренье,Чуть пошатнется трон, готовятся к измене.
Законодательный корпус был подобен корпусу янычар: трон Мехмеда III зашатался и его «янычары» возроптали.
Была назначена комиссия из пяти докладчиков — господ Лене, Галлуа, Флогерга, Ренуара и Мена де Бирана, всех без исключения врагов императорской системы, и эта комиссия составила обращение, в которое робко прокралось слово «свобода», забытое за двенадцать последних лет.
Несмотря на крайне малое место, занимаемое в обращении этим словом, Наполеон его заметил. Слово «свобода» страшило его, словно голова Медузы; он разорвал обращение и приостановил заседание Законодательного корпуса.
Второго декабря герцог Виченцский, сменивший герцога де Бассано на посту министра иностранных дел, написал г-ну Меттерниху, что Наполеон соглашается с общими принципами, изложенными г-ном де Сент-Эньяном.
Десятого декабря от г-на Меттерниха узнают неожиданную новость о том, что союзники, считая невозможным принять какое-либо решение без содействия Англии, отправили послание в сент-джеймский кабинет и теперь ожидают его ответ.
Таким образом, надежда на искренние и доброжелательные переговоры испарилась и Наполеону пришлось открыто прибегнуть к войне как последнему средству спасения.
Впрочем, во время этих мнимых переговоров союзники продолжали продвигаться по направлению к Франции. И вот они уже появились у трех наших границ — на востоке, на севере и на юге.
Англичане оставили позади Бидассоа и собрались перейти через Пиренеи.
Князь Шварценберг с его сильной стапятидесятитысячной армией был готов нарушить нейтралитет Швейцарии.
Блюхер со ста тридцатью тысячами пруссаков вступил во Франкфурт.
Бернадот захватил Голландию и проник в Бельгию со ста тысячами шведов и саксонцев.
Словом, семьсот тысяч солдат, наученных самими своими поражениями в великой школе наполеоновских войн, приготовились перейти границы Франции, пренебрегая всеми укреплениями и отвечая друг другу единым выкриком: «Париж! Париж! Париж!»
Двадцать первого декабря монархи-союзники публикуют в Лёррахе воззвания, послужившие сигналом к началу боевых действий.
Отныне Францию спасут только подчинение силе или энергичное сопротивление ей.
Наполеон — за сопротивление, и для Законодательного корпуса это служит доводом в пользу подчинения противнику. Сначала отложив его заседания, Наполеон затем распускает Законодательный корпус.
Государственные перевороты возвещают начало и конец всякого монархического режима.
Так или иначе, новости идут потоком, одна убийственнее другой.
Двадцать восьмого декабря генерал Бубна овладел Женевой.
Тридцатого декабря князь Шварценберг направил свои колонны на Эпиналь, Везуль и Безансон.
Четвертого января 1814 года враг вступил в Везуль.
Девятого января Безансон оказался в осаде.
Вот куда дошла огромная иностранная армия, состоявшая из австрийцев, баварцев и вюртембержцев, вместе с которыми двигалась русская императорская гвардия.
Что касается Блюхера, на некоторое время остановленного на рейнских берегах словно бы каким-то неодолимым страхом ступить на землю Франции, то он, наконец, в трех местах форсировал реку ночью 1 января 1814 года.
