волнует его странное поведение, которое ничем не вызвано с моей стороны!
Даже сейчас видно, что мои попытки быть непоколебимой и отстраненной от всего ненужного, проваливаются на глазах, потому что мою чуткую персону волнует каждая незначительная мелочь.
Так было всегда.
Я не так сильна духом, как может показаться со стороны, но с каждым годом я чувствую, что становлюсь сильней не только физически.
Это сейчас так, а раньше я лишь делала “стойкий” вид. У меня не было выбора, потому что, если хочешь выжить во враждебной среде, надо уметь забывать о страхах.
Астанинская школа боевых искусств была враждебной средой.
Мама хотела, чтобы я была сильной не только телом и духом, но и характером, потому что она якобы знала мой потенциал и не могла не заметить, что я слишком медленно его раскрывала. Мама решила поспособствовать раскрытию потенциала своей дочери, записав меня к учителю, который обучал только парней. Она не искала легких путей ни для себя, ни для меня. Удивило ли меня решение мамы? Совсем нет.
Выбрав мне в учителя мастера, к которому сложно попасть в ученики даже парням, она поставила мне невозможные рамки. Я попала к нему в ученики не потому, что я прошла отборочный тур. Я бы даже отбор в этот отборочный тур не прошла бы, настолько слабой я была, а попала я к нему потому что моя мама – уважаемый человек в своей сфере, к словам которого прислушиваются. Если она говорит, что есть потенциал, значит он есть; если она говорит, что он подозрительный тип и к нему стоит приглядеться, то так и стоит поступить; если говорит идти и прыгать с двадцатого этажа, значит надо прыгать.
И конечно же, меня среди его учеников никто невзлюбил. Мало того, что я девчонка, так вдобавок была слабой девчонкой, которую зачислили «по блату» в виде весомого слова уважаемой матушки. Я бы тоже себя невзлюбила.
Как только нас ставили в спарринги[4] и наставник отворачивался, я получала удары сильнее, чем могла вытерпеть. Удары, о которых никто, естественно, не знает.
Я притворялась, что мне не больно.
Мама была права, чем еще раз подтвердила свой уважаемый статус в чужих глазах, потому что в таких враждебных условиях мой потенциал очень скоро раскрылся. Откуда ни возьмись, у меня тоже появились ответные колючие иголки, которые ранили и приносили боль всем, кто посмел косо на меня взглянуть.
Мои навыки улучшились и меня перевели к детям постарше, в этот раз я была горда собой, потому что перевод произошел благодаря моим умениям и моей силе, а не заслугами родственницы. В той среде я понимала, что сильнее их, и знала, что смогу постоять за себя, и поэтому не особо боялась их нападок. Я даже ждала этого, но враждебная среда научилась иначе делать больно – меня били словами. Мне было неприятно, обидно и больно, но я давилась слезами, чтобы их никто не видел.
Я притворялась, что мне не обидно.
После полугода такого ада я думала, что уже не смогу плакать, что больше нечем рыдать, но я могла. Во мне еще что-то осталось.
И, когда меня снова перевели к хранителям, старших меня на три года, я плакала не от боли, они меня не били, и не от колючих слов, они меня уважали, а от того, что я отстраняюсь от них, боюсь и ненавижу.
Эта ненависть длилась год за годом, день за днем, мысль за мыслью, и мир хранителей мне полностью опротивел. Эта ненависть была тенью в моей жизни долгие годы.
Скапливаясь по чуть-чуть, она незаметно, но полностью поглотила меня.
Когда я решила покончить с этими занятиями, наставник сказал, что я смогу уйти, если одолею всех учеников в той комнате.
Я одна. Мне шестнадцать, и я хочу жить своей жизнью, а не следовать чьим-то приказам. Ребенок, желающий свободы и восемь взрослых сформировавшихся парней. Я так жаждала освобождения, что дралась с таким остервенением, будто бы у меня был настоящий кинжал и меч, а они были настоящими врагами, которых необходимо убить, чтобы освободиться.
Это был бой не на смерть, а на жизнь.
Я билась за свободу, за попытку обрести друзей и быть нормальным подростком, без изучений трех видов историй, разновидностей языков, которые не смогу указать в резюме, что понадобится мне в реальной, настоящей жизни.
Я билась за саму себя!
После победы, вырванной зубами, я ушла и больше не вернулась.
Думала, что это была последняя моя битва, что все пройдет и я почувствую долгожданное освобождение, но стало только хуже. Слезы все равно навещали меня ночами, когда весь день до этого я видела на себе косой и недовольный взгляд матери; осуждающий взгляд младшего брата и безразличный взгляд не поддерживающего меня отчима, который решил, что лучше не лезть в непонятные ему дела, чем пытаться помочь.
Если до этого у меня была поддержка семьи, то в то время у меня ее не было.
Я билась только за себя одну. Одна в конечном итоге я и осталась, все так же не научившись отстраняться и быть без эмоциональной холодной глыбой. Эти чувства появлялись только в бою.
Именно в бою я холодная расчетливая сука, отсекающая головы на ходу, так было до того, как я встретила Зена и Саймона, которые убедили меня в том, что это мой козырь: чувствовать, сострадать, верить и любить. Эти двое тянулись ко мне, потому что я настолько живая, насколько хотелось им быть такими. И я стала бороться с чувством и верой, а это порой лучше, чем холодный расчет вкупе с прохладным лезвием кинжала.
И, чем же все это закончилось? А тем, что я снова борюсь с чувством холодного расчета.
Я все такая же яростная, как тогда, и такая же расчетливая, как прежде, однако сейчас я сумела сложить эти качества вместе и работать с ними слаженно, но это бой.
В обычной жизни я не могу игнорировать слова близких мне людей, да и вообще не могу игнорировать чьи-либо слова. Я не умею не обращать на них внимания, и не могу пропустить их мимо ушей, но я уже не плачу, а просто гнию в своей сырой луже, невыплаканных слез.
Я гнилая внутри. И только красивая обертка меня спасает.
Трясущейся рукой, с едва сдерживаемыми слезами я достала платье с открытой спиной, которое планировала надеть сегодня. Оно очень привлекательное и хорошо на мне сидит, но сейчас, когда перед глазами начинает все размываться, я уже не совсем уверена, что хочу выглядеть именно так.
Я уже ни в чем не уверена.
Черт, но почему так?
Я сомкнула челюсти, сильно зажмурившись, прогоняя непрошенные слезы, которые высыхали, на быстро
