Возможно, впервые в своей жизни у шимпанзе появилось нечто, за что стоило сражаться: сконцентрированный в одном месте, надёжный, но ограниченный источник еды. Они вдруг обнаружили, что в этом мире можно выигрывать за счёт проигрыша других.
Применяя эти рассуждения к человеческим сообществам, остаёшься в недоумении: за что воевать сообществам собирателей с немедленным потреблением? За что рисковать жизнью? За еду? Её везде полно. Сообщества, зависящие от периодических наплывов пищи из-за природных условий, как, например, нерест лосося в реках северо-запада США и Канады, уже не могут считаться сообществами с немедленным потреблением. В таких местностях народы находятся в более сложных, иерархических взаимоотношениях, как квакиутль (будет рассмотрено ниже). Что ещё – собственность? Собиратели почти не имеют собственности, ценной для других. Земля? Наши предки развивались на почти не заселённой приматами планете в течение большей части своей истории как вида. Женщины? Возможно, но такой подход предполагает, что рост народонаселения был важен для собирателей и что женщина была продуктом спроса; что за неё нужно было сражаться и ей можно торговать, как скотом в племенах животноводов. Вероятнее же всего, что для собирателей было важнее держать численность популяции стабильной, нежели увеличивать её. Как мы видели, когда группа достигает определённого количества членов, она склонна к расколу, да и какое может быть эволюционное преимущество в необходимости кормить большее количество ртов в разросшейся группе собирателей. Мы также видели, что мужчины и женщины перемещались от группы к группе, свободно сходясь и расходясь друг с другом. Такая социальная система типична для собирателей, шимпанзе и бонобо.
ПОСЛЕДНИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ МИТОХОНДРИАЛЬНЫХ ДНК ПОДТВЕРЖДАЮТ, ЧТО ДАЖЕ ТАКОЕ НЕМНОГОЧИСЛЕННОЕ НАРОДОНАСЕЛЕНИЕ НЕСКОЛЬКО РАЗ ПЕРЕЖИЛО ЭПОХИ ПОЧТИ ПОЛНОГО ВЫМИРАНИЯ.
Причинная связь между социальной структурой (собирательская, огородническая, земледельческая, индустриальная), плотностью населения и вероятностью войны подтверждается исследованиями, проведёнными социологом Патриком Ноланом. Он нашёл, что «войны более вероятны в развитых аграрных сообществах, чем у охотников-собирателей или примитивных земледельцев». Когда он ограничил анализ лишь собирателями и земледельцами, он выяснил, что избыточная плотность населения была предвестником войны260.
Эти данные сложно примирить с предположением, что человеческие войны – это «пятимиллионолетняя традиция», учитывая, что взрывной рост плотности популяции у наших предков начался лишь несколько тысяч лет назад в послеаграрный период. Последние исследования митохондриальных ДНК подтверждают, что даже такое немногочисленное народонаселение несколько раз пережило эпохи почти полного вымирания (из-за климатических катастроф, вызванных извержениями вулканов, падениями астероидов и внезапными сменами океанических течений). Как уже было упомянуто, численность глобальной популяции Homo sapiens упала до нескольких тысяч индивидов всего 74 тысячи лет назад, когда извержение вулкана Тоба катастрофически изменило климат. Но даже принимая во внимание, что почти всё северное полушарие планеты было сковано льдом, она отнюдь не была перенаселена в те доисторические времена261.
Демографические всплески многократно служили причинами войн в течение недавней истории. Эколог Пётр Турчин и антрополог Андрей Коротаев исследовали данные из английской, китайской и древнеримской истории и нашли строгие статистические корреляции между ростом населения и воинственностью. По их данным, рост популяции провоцировал ни много ни мало 90 % переходов от мирных периодов развития к войнам262.
Амбары первых земледельцев, полные зерна, и домашний скот были как те бетонные хранилища с бананами в джунглях. Теперь уже было за что воевать: давай ещё! Ещё земли под пашню. Ещё женщин, чтобы увеличить население, – нужно возделывать землю, собирать армии для её защиты, пожинать урожай. Нужны рабы, чтобы сажали, убирали и сражались. Неурожай в одной местности вёл отчаявшихся земледельцев грабить соседей, те отплачивали взаимностью, и так далее, и так далее263.
Свобода (от войны) – это лишь другое выражение идеи: нечего терять – или приобретать.
Но неогоббсианцы упрямо игнорируют этот достаточно понятный анализ и его результаты. Они продолжают настаивать, что война просто обязана быть внутренним мотивом, движущим людьми. Часто для поддержки своей точки зрения они не гнушаются крайними риторическими приёмами вроде пинкеровских.
Например, в книге «Больные сообщества: вызов мифу о примитивной гармонии», в 4-й главе, Роберт Эджертон пишет: «Социальное расслоение развилось в некоторых небольших сообществах, где не было не только бюрократии и жрецов, но и земледелия». Всё бы хорошо, но для подтверждения этой посылки о социальном расслоении и жестоком правлении элит в «небольших сообществах» он предлагает пятнадцать страниц красочных описаний следующих примеров, в приведённом порядке (и ничего не опуская):
• индейцы племени квакиутль на острове Ванкувер (на самом деле – рабовладельческое племя, оседлое, накапливающее собственность, с ритуалами приношения даров, сложное иерархическое сообщество);
• империя ацтеков (с миллионным населением, сложными религиозными структурами, жрецами и несметным количеством земли, обрабатываемой рабами, вокруг столицы, по размерам превышающей любой из европейских городов того времени, в которой существовали канализация и ночное освещение улиц);
• империя Зулу (опять же с миллионным населением, рабовладением, интенсивным земледелием, одомашненным скотом и торговой сетью по всему континенту);
• империя Асанте, на территории современной Ганы, которая была, по словам Эджертона, «непревзойдённой военной силой Западной Африки»264.
Какое отношение имеют эти империи к малочисленным сообществам без бюрократии, жречества, обработки земли, Эджертон не уточняет. Он фактически не упоминает ни одного племени собирателей до конца главы. То же самое, что заявить: кошек трудно дрессировать – посмотрите, к примеру, на немецких овчарок, гончих, борзых и золотистых ретриверов.
В труде «По ту сторону войны» антрополог Дуг Фрай опровергает неогоббсианский тезис об универсальности войны. «Представление, что война была и есть всегда, не соответствует археологическим данным». Антрополог Лесли Спонсел соглашается: «Малочисленность археологических свидетельств в пользу войн наводит на мысль, что они были редки, если вообще имели место, в течение большей части человеческой предыстории». Проведя обстоятельный обзор доисторических скелетов, антрополог Брайан Фергюсон заключил, что, кроме единственного участка на территории современного Судана, «лишь около дюжины скелетов Homo sapiens возрастом 10 тысяч лет или старше носили явные следы межличностного насилия – из сотен скелетов тех же периодов». Фергюсон продолжает: «Если бы войны превалировали в раннюю доисторическую эпоху, мы бы обнаружили богатый археологический материал со следами боевых действий. Но этого не наблюдается»265.
Когда учёные показывают нам агрессивных шимпанзе или выбирают несколько земледельческих народов, преподнося их как собирателей и предлагая их в качестве наглядных свидетельств воинственных наклонностей у древних людей, у нас в мозгу загорается красная лампочка – «осторожно, бред!». Ещё больше тревожит, что эти учёные ни словом не упоминают искажающий эффект кормления обезьян, драматическое сокращение ареала обитания под напором армий голодных ополченцев, повстанцев и браконьеров, сокращение жизненного пространства, доступного корма и упадок генетической силы. Также настораживает замалчивание решающего влияния демографических факторов и образования земледельческих государств на вероятность конфликтов в человеческих сообществах.
Наполеоновское вторжение (казус яномама)
Когда весна любви прошла и первые доклады Джейн Гудолл о воинственном поведении шимпанзе ворвались в сознание масс, Наполеон Шаньон внезапно превратился в самого известного из здравствующих ныне антропологов. Он опубликовал работу «Яномама: свирепый народ». 1968 год был самым подходящим, чтобы поведать миру лихую антропологическую байку, что война есть древняя и присущая человеческой природе вещь.
Год начался с бархатной революции в Праге и Тетского наступления во Вьетнаме. Самые мрачные пророчества Мартина Лютера Кинга сбылись в Мемфисе (в своей последней речи перед поездкой в Мемфис, куда он направился, чтобы поддержать забастовку чернокожих мусорщиков, он упомянул, что его могут убить; его убили там на следующий день после прибытия. – Прим. пер), Роберта Кеннеди застрелили на сцене в Лос-Анджелесе, а на улицы Чикаго выплеснулись кровь и хаос. Ричард Никсон пролез в Белый дом, Чарльз Мэнсон и его «семья» безнаказанно убивали и калечили людей на холмах вокруг Малибу, «Битлз» завершали свой «Белый Альбом». Три американских астронавта, впервые увидевшие нашу хрупкую голубую планету, плывущую в вечной тишине, закончили год в мольбе о мире266.
