способна фиксировать своими рисунками состояние малых вероятностей. Но возможно, что и ваши потуги оказали своё действие… Может быть, я недооценил ваш потенциал?
— И что с этим делать?
— Ничего, разумеется, — удивился Теконис, — будь у меня больше свободного времени я бы изучил этот интересный феномен, но лишь из научного любопытства. Просто не вмешивайтесь больше в её судьбу и напомните о запрете своей дочери. Понятия не имею, почему фрактал отторгает принцессу, но если это случится — так тому и быть. Не стоит без веских оснований нарушать цепочки причинности, наша деятельность и так требует точнейших вероятностных расчётов. Если девочка заболеет снова — лечите её, пожалуйста, только таблетками.
* * *
— Значит, это всё я натворила? — спросила Нагма.
— Агась, — подтвердил я.
— Это мой «агась»! Не трогай его!
— Я разок.
— Ладно, попользуйся, но потом положи на место.
— Агась.
— Но, пап, — сказала она, подумав, — получается, что, если бы я Катю не рисовала, она бы умерла?
— Не исключено. Но вообще это тонкие материи, мне кажется, даже Теконис не вполне уверен. Но просил напомнить, чтобы ты этого ни в коем случае не делала.
— Да щазз! — возмутилась Нагма. — А если она, и правда, жива только благодаря моим рисункам?
— Это не точно.
— Но ведь может же быть, да?
— Теконис считает так. Но ему, мне кажется, вообще нет дела до девочки.
— Пап.
— Что? — спросил я, уже зная ответ.
— Я буду её рисовать.
— Я знаю.
— Плевать, чего там этот мир не хочет. Аллах смотрит моими глазами!
Стоит, бровки нахмурила, губки надула, упрямая и своевольная, как коза. Ждёт, что я её буду отговаривать. А я не буду. Не знаю, «стоит ли мир слезинки ребёнка», и знать не хочу. Но я бы поступил так же. Всегда поступал. Детей на свете много, ну так и мир не один. Может быть, мы об этом ещё пожалеем, но…
— Рисуй, колбаса.
— От сардельки слышу!
* * *
— Ты будешь рад это слышать, уверен, — сообщил мне Фред за вечерним бокалом.
— Что именно?
Мы сидим в его комнате, пьём. С нами Лирания, тихо наигрывающая несложную мелодию на гитаре, и Нагма, рисующая не то её, не то Фреда, с моего места не видно.
— Мы запускаем программу вакцинации от Красного Мора. Уже в следующем году от него останутся разве что редкие очаговые вспышки в глухих деревнях.
— Ого, — удивился я, — а как же все те страсти, что ты рассказывал? Ну, бунты, голод, всё такое?
— Эти пять лет не прошли даром. Во-первых, у нас есть надёжный исполнительный аппарат, «дланники». Для народа они почти святые, их авторитетом и воспользуемся. Во-вторых, у нас теперь есть куда деть лишних детей, пока прирост населения не стабилизируется на новом уровне.
— Неужели и производство вакцины успели развернуть? И каков процент осложнений от местной? — заинтересовался я.
— Не угадал, — смеётся Фред. — Мы же не обязаны играть по правилам. Поэтому в прошлый раз выделили здешнюю культуру кори (кстати, ты был прав, она действительно более агрессивная, чем наша) и заказали партию вакцины на Альтерионе. Альтери берут дорого, но фармакопея у них сказочная, десяток миллионов доз для них не проблема. А главное, она не инъекционная, а аэрозольная, устойчивая к кислороду и ультрафиолету. Это иголками в младенца тыкать не всякий даст, а причастить его при крещении — дело святое. Ну и остальных членов семьи, как же без этого. Церковь тут дохловата, не то, что у нас была, но всё же обрядность в основном соблюдается.
— И что, церковники согласились прыскать на причастие… Чем тут, кстати, причащают? Вином?
— Хлебом. Что-то вроде специального печенья. Монополию на его производство Император на днях торжественно даровал своей Длани. Чтобы, значит, поддержать организацию финансово.
— Втёмную, значит, развели?
— А что, кто-то обещал играть честно? У нас нет времени ждать, пока идея микробиологии и иммунитета прорастёт в заплесневелых бошках местных эскулапов. Однажды они получат эту технологию или додумаются до неё сами. Но это потом. А рост населения нам нужен ещё вчера. Онли бизнес.
— Так ты же сам мне объяснял, что взрывной рост населения — это катастрофа!
— Только если у вас нет таких умных ребят, как мы! — засмеялся уже слегка захмелевший Фред. — Угадай, куда мы денем лишний десяток детишек с каждой семьи?
— Боюсь даже предположить.
— Помнишь, я тебе говорил, что модель промышленного развития включает в себя четыре условия: общенациональный рынок, внешние таможенные тарифы, инвестиционный капитал и массовое образование?
— Помню, — кивнул я.
— Про рынок и таможню я тебе разъяснил, про капитал как-нибудь при случае напомни, а сейчас черёд массового образования!
— Школы, что ли, откроете?
— Нет, во-первых, в школу крестьяне детей не пустят. Нечего ерундой заниматься, надо по хозяйству помогать. Никакого применения образованию они не видят, да его пока и нет. Какой смысл учить ребёнка читать-писать, если на три деревни один писарь при храме, и больше не надо? У писаря свои дети есть, он их и научит. Ну а во-вторых, кто в этих школах преподавать будет? Где найти учителя в каждую деревню, когда читать умеет один из трёхсот? А даже если найти — кто его кормить будет?
— Но вы, конечно, всё продумали.
— Разумеется. Прозит!
Мы выпили, и Фред продолжил:
— При недостатке ресурсов первое дело — инфраструктурная консолидация. Уменьшает затраты на единицу продукции. Один большой завод выгоднее сотни мелких фабрик. Одна большая школа менее затратна, чем сотня деревенских. Потому что там один учитель не на десяток разновозрастных оболтусов, ненадолго отбежавших от сохи, а на сотню детей, рассортированных по возрасту, полу и интеллектуальному потенциалу.
— А как же крестьяне детей будут в эти школы возить? — неожиданно заинтересовалась Лирания. — Вино хорошее?
— Недурное, — рекомендовал Фред, — налить тебе?
— Да, пожалуйста.
— Конечно, крестьяне не будут возить детей за тридевять земель в уездный центр, — пояснил он, доставая третий бокал, — это нереально. Поэтому детей мы у них заберём.
— Отберёте детей у родителей? — ужаснулась Нагма. — Это жестоко!
— Ничего подобного, — Фред подал бокал Лирании и плюхнулся обратно в кресло, задрав
