— Ну, а что вы скажете о других слугах, госпожа Шмидт?
— Они покинули дом княгини и тем самым будто бы обеспечили себе алиби. Но на самом деле это далеко не так, уважаемый господин инспектор, совсем не так! Всем слугам время от времени в руки попадали ключи от дома, и каждому ничего не стоило заранее сделать себе дубликат за какой-нибудь час в мастерской при ближайшем супермаркете. Так что любой из них мог в ту ночь проникнуть в дом и прикончить бедную княгиню за нанесенную обиду. А может, он проник в дом просто с целью ограбления, а княгиня проснулась, узнала его — вот ему и пришлось ее убить. А потом его кто-то спугнул, и он не успел ничего найти и унести с собой. Не забывайте, все они русские, а значит, люди необразованные и дикие! А еще добавьте, что все они жили в Германии на птичьих правах, и своим внезапным увольнением княгиня действительно сделала положение каждого из них поистине ужасным. Можно себе представить, как они все ее за это возненавидели! Я их понимаю, хотя сама на их месте поступила бы иначе.
— А как бы вы поступили? — с любопытством спросила Апраксина.
— Я бы просто сообщила полиции, что княгиня регулярно нанимала иностранных беженцев-нелегалов, и они работали у нее «по-черному» годами.
— А почему вы сами не донесли на княгиню, госпожа Шмидт?
— Я подумывала о том, чтобы проинформировать власти о противоправных действиях княгини, но меня останавливали две вещи.
— Понятно, вы боялись потерять свою работу у нее. А вторая причина?
— Вторая еще понятней: я опасалась мести со стороны этих русских. И я рада, что не сделала этого: теперь я подозреваю, что в доме княгини Махарадзе нашла приют целая банда русских.
— Простите, госпожа Шмидт, но в доме был только один русский человек — садовник Михаил Назаров! — очень тихим и очень ровным голосом сказала Апраксина: Миллер тревожно поглядел на нее. — Все остальные слуги в доме не были русскими: кухарка Эльжбета — полька, шофер Айно — эстонец, а фройляйн Коган — еврейка, израильтянка.
— Я не разбираюсь в русских именах и племенах. Для меня все, кто приехал из СССР, — русские.
Апраксина смотрела на Еву Шмидт очень внимательно и очень холодно, и Миллер заметил, что она начала бледнеть. Поэтому он решительно встал и спросил очень громко:
— Госпожа Шмидт! Вы выдвинули очень серьезное обвинение, назвав проживавших в доме Махарадзе людей бандой. Вы чем-то можете обосновать свои слова?
— Да, конечно! По четвергам, когда княгиня Кето уезжала в гости к баронессе Ханнелоре фон Ляйбниц, они собирались в мансарде у выжившей из ума старой княгини Нины и устраивали там какие-то тайные сборища. Я знаю об этом совершенно точно, потому что несколько раз оставалась в доме княгини после ее отъезда: однажды я потеряла клубок ниток и долго не могла его найти, в другой раз просто прилегла ненадолго, но нечаянно уснула и проснулась только через час, а как-то княгиня попросила меня задержаться, потому что у нее болела спина и она хотела, чтобы я перед сном натерла ее мазью. Так вот, все три раза я слышала, как слуги поднимались по одному наверх, в мансарду к старой княгине, и там проводили весь вечер в разговорах. Я даже поднималась послушать у дверей, но, естественно, ничего не поняла, потому что разговаривали они исключительно по-русски. Что тоже очень подозрительно — ведь они приехали в Германию!
— А может быть, никакой банды и никаких тайных сборищ не было, а просто слуги приходили пообщаться с одинокой старушкой? — спросил инспектор.
— Да что вы, инспектор! — Госпожа Ева Шмидт распалялась, по ее лицу уже пошли красные пятна, а голос становился все более резким. — Опомнитесь! На что им сдалась немощная и бесполезная дряхлая старуха? А ей, княгине, с чего бы вздумалось общаться с этим сбродом? Они собирались для тайных совещаний, а старуха в это время уже наверняка спала. Не исключаю, что эта хитрая Авива подсыпала ей в ужин снотворное. Я удивляюсь неосведомленности полиции! Порядочных людей по этому делу допрашивают по два раза, а этих незаконных иммигрантов, которыми был набит дом, никто даже не арестовал! Я не удивлюсь, если полиция и племянника княгини Кето Георгия Бараташвили до сих пор не удосужилась допросить по этому делу…
— Вот тут вы ошибаетесь, госпожа Шмидт: Георгий Бараташвили арестован и находится в мюнхенской тюрьме, — успокоил ее инспектор.
— Ага, так, значит, хотя бы одному бойкому молодому человеку из окружения княгини вы оказали подобающее внимание! — не без ехидства заметила Ева Шмидт.
— А он, по-вашему, достоин внимания полиции?
— Самого пристального! Он в тот день возил княгиню в гости — шофер ведь был уже уволен, и он же привез ее обратно. Этот молодой человек постоянно нуждался в деньгах и выпрашивал, их у прижимистой тетки, и у него, естественно, могло возникнуть некоторое нетерпение в ожидании наследства. Он ведь был единственным родственником княгини Кето!
— Не считая княгини Нины, — тихо вставила Апраксина.
— Ну это не в счет! — отмахнулась Ева Шмидт.
— А откуда вы знаете, что он нуждался в деньгах? Они что, говорили с княгиней о деньгах в вашем присутствии?
— Нет, конечно. Но когда долго ухаживаешь за калекой, замечаешь много такого, что здоровым людям удается скрыть от посторонних. Например, я замечала, что княгиня никогда не оставляла свой кошелек в гостиной, она даже брала его с собой, если ей нужно было посетить туалет; обычно же он просто лежал на маленьком столике, у нее под рукой. Кроме того, я слышала, как княгиня укоряла его, что он живет не по средствам и слишком часто просит у нее денег в долг: «Георгий, мы оба знаем, что означает твое «Тетушка, одолжите мне немного денег!». Что-то я не припомню, чтобы ты хоть раз вернул мне долг». А однажды княгиня Кето в раздражении сказала племяннику: «Я знаю, что ты ждешь не дождешься моей смерти, Георгий! Но не надейся: у нас в роду все женщины доживали как минимум до ста лет».
— Любопытные разговоры вела тетушка с любящим племянником, — заметила Апраксина.
— А однажды, — с воодушевлением продолжала госпожа Шмидт, — княгиня Кето сказала своей подруге, баронессе Ханнелоре фон Ляйбниц: «Я напрасно сказала племяннику, что собираюсь все оставить ему по завещанию: тут и не захочешь, а станешь ждать смерти любимой тетушки!»
— Почему же вы не сказали об этом на допросе, госпожа Шмидт? — удивился инспектор.
— Меня об этом не спрашивали! — отрезала Ева Шмидт, и Миллеру осталось только развести руками. — Да и потом, мало ли о чем говорят между собой старые подруги, когда думают, что их никто не слышит! Всего не переслушаешь и не перескажешь… Но мужу я об этом говорила! Правда, Хорст?
— Да, что-то такое ты говорила, Ева. Но знаете, инспектор, я как-то мало обращал внимание на воркотню Евы о порядках в доме княгини Кето: о том, что доставшиеся по дешевке слуги не вызывают у Евы доверия, а единственная законно работающая Авива Коган полностью подчинила себе старую княгиню Махарадзе, зато княгиню Кето терпеть не может. Обычная женская болтовня, думал я, а вот, оказывается, во всем этом есть какой-то смысл… Прости меня, Ева!
— Ничего, — поджала губы супруга. — Я привыкла к твоему невниманию.
— Что ж, на этом мы пока закончим беседу, — сказал инспектор, обменявшись едва заметными знаками с Апраксиной. — Благодарю вас, госпожа Шмидт, и вас, господин Шмидт: вы своим сотрудничеством оказали большую услугу следствию.
— Ах, пожалуйста, пожалуйста! Мы уважаем закон и полицию, — сказала Ева Шмидт.
— Как говорится, «Полицейский — лучший друг вашей семьи!» — пошутил Хорст Шмидт и сам усмехнулся своей шутке. Но закончил он резко и даже гневно: — Это особенно важно сейчас, когда Германия переполнена беженцами настолько, что скоро для немцев вообще не останется места!
— А некоторые германские граждане еще и вывозят иностранок из-за границы! — заметила неодобрительно Ева Шмидт. — И даже, представьте, женятся на них!
— Да, такое случается, — сказал инспектор, вставая с места.
Апраксина тоже встала и, коротко попрощавшись с хозяевами, заторопилась к выходу; инспектор поспешил за ней.
В машине графиня дала волю своему гневу:
— Как вам нравится эта парочка, инспектор?
— Люди как люди, обыкновенные обыватели со всеми обывательскими предрассудками. Они терпеть не могут иностранцев, но хотят, чтобы те делали за них всю черную работу и при этом желательно не размножались.
Апраксина засмеялась.
— Вы правы как всегда, инспектор, а я увлеклась. Боюсь, что впечатление, которое я вынесла из беседы с четой Шмидт, вызвано моей неприязнью к ним.
— Каково же это впечатление, графиня?
— А такое, что тут что-то нечисто! Уж слишком мрачную картину отношений в доме Махарадзе нарисовала госпожа Шмидт, а супруг ее все подтвердил своими короткими репликами, бросая их как бы мимоходом, к слову, и будто даже не придавая особого значения тому, что рассказывает его жена. Вы заметили, что сначала она говорила лишь о слугах, по очереди бросая на них тень подозрения, но как только речь зашла о племяннике княгини, он тут же был тоже включен в число подозреваемых?
