поводу ужасной войны, но главное, конечно, картины.
В двадцатых числах марта Алеша забежал в усадьбу один. Федотов был занят. Как рядовой он нес патрульную службу.
Матильда Константиновна, как всегда, была любезна, а Светлана не скрывала радости:
— Как хорошо, Алексей Михайлович, что вы пришли одни!
И она чуть приподнялась на цыпочках и неожиданно чмокнула его в щеку.
Алеша смутился.
— Светочка у нас влюбчивая, — пошутила Матильда Константиновна. — Берегитесь, Алексей Михайлович!
Пили чай, как всегда, в комнате с книгами, при свечах.
— А у меня, да и у нас радость, — словно вспомнила Матильда Константиновна. — Вот смотрите, Володя прислал.
И она протянула письмо сына Алеше.
Он смущенно вертел обычный фронтовой треугольник.
— Да вы читайте, читайте, не смущайтесь, Алексей Михайлович, — говорила Матильда Константиновна.
«Милая мамочка и сестричка! Судя по сводкам, вас уже освободили, и я спешу написать вам. Срочно ответьте, как вы, как пережили страшное время оккупации. У меня все нормально. Наступаем. Скоро будем в Берлине, — читал Алеша. — За всю войну я был дважды несерьезно ранен, Где наш отец? У меня давно с ним потеряна связь…»
— Значит, ваш сын ничего не знает?
— Увы, — сказала Матильда Константиновна. — И что ему теперь ответить?
Светлана слушала их разговор рассеянно, словно речь шла о чем-то постороннем.
Когда мать вышла, она бросилась к Алеше:
— Ну, поцелуйте меня, Алексей Михайлович! Поцелуйте же! Я требую!
Он резко отстранился.
— Я же люблю вас! — шептала Светлана. — Сразу, как вы появились… Я поняла, что всю жизнь ждала вас, только вас.
Она, казалось, была сама непосредственность и беззаботность.
— Я поеду за вами куда угодно, хоть на край света! — шептала она.
Алеша сказал серьезно:
— А мы сегодня или завтра уезжаем…
XXXII
Настала весна, буйная, как все на юге. Зазеленели озимые, покрылись листвой деревья, пошла в рост бархатистая трава. Крестьяне в этих местах работали на полях, в садах и огородах, несмотря на оккупацию. Даже виноградники здесь сохранились.
26 марта войска их фронта вышли к государственной границе. Не там, где Горсков начинал свою службу, а южнее. Каменец-Подольск, Долина, Куты оставались где-то в стороне, а теперь позади были Южный Буг и Днестр, впереди Прут.
20 августа, после артподготовки, фронт снова двинулся. 21 августа пали Яссы.
В тот же вечер Сталин прислал директиву: «Сейчас главная задача войск 2-го и 3-го Украинских фронтов состоит в том, чтобы объединенными усилиями двух фронтов быстрее замкнуть кольцо окружения противника в районе Хуши, после чего сужать это кольцо с целью уничтожения или пленения кишиневской группировки противника. Ставка требует основные силы и средства обоих фронтов привлечь для выполнения этой главнейшей задачи, не отвлекая сил для решения других задач. Успешное решение разгрома кишиневской группировки противника откроет нам дорогу к основным экономическим и политическим центрам Румынии… Вы имеете все возможности для успешного решения указанной задачи, и вы должны эту задачу решить».
В огромном котле оказались пять немецких армейских корпусов. Группировка была разгромлена. 24 августа войска 3-го Украинского фронта вошли в Кишинев, а передовые части 2-го Украинского фронта вышли на ближние подступы к Бухаресту. А в сентябре они были уже на границах Югославии и Венгрии.
Особенно трудные бои шли за Дебрецен и Ньиредьхазу. Прорвав после короткой артиллерийской и авиационной подготовки оборону противника, фронт продвинулся на восемьдесят — сто километров и вышел в район Каргаца. Однако возле города Орадя наши части остановились. Казалось, немцы и венгры стояли насмерть. Второй эшелон, в котором находился трибунал, попал под сильный артиллерийский и минометный огонь. Слева и справа показались немцы и венгры.
Серов дал команду занять круговую оборону.
Горсков лежал в ложбинке за естественным укрытием рядом с Серовым и вел прицельный огонь из автомата.
Когда немцы и венгры приближались, в ход шли гранаты.
Так было тринадцатого, четырнадцатого и пятнадцатого октября. Бои шли днем и ночью. Некогда было даже поесть. Спали урывками, по два-три часа в сутки. Противник пытался вывести из-под удара 8-ю немецкую, 1-ю и 2-ю венгерские армии и сопротивлялся отчаянно.
Шестнадцатого октября венгры под прикрытием немцев пошли в атаку. Из глубины обороны ударили минометы. Первым взлетел их трофейный «мерседес-бенц», спрятанный в кустарнике. Слава богу, что архив был не в нем, а в новом газике, полученном месяц назад.
— К бою! — крикнул Серов.
Полетели гранаты.
Венгры чуть замешкались, отступили.
Вроде настала тишина. Передых.
Вечер и ночь прошли спокойно. Но наутро на их позиции пошли немцы с остатками венгров.
Из глубины обороны ударила самоходка «фердинанд».
Через несколько минут она уже вылезла из-за окраинных домиков селения и направилась к позициям трибунальцев, вздрагивая при каждом выстреле.
— Можно, товарищ майор? — перед Серовым вырос Володя. — Я ее гранатами!
Серов переглянулся с Истоминым и Вязовым.
— Давай, Володя, выручай!
Володя схватил в правую руку три гранаты и вывалился из-за укрытия, пополз вперед. Немецко-венгерская цепь, словно по заказу, разорвалась, пропуская вперед «фердинанда».
Самоходка была в нескольких метрах от Володи, когда он вскочил на ноги и с силой бросил гранаты.
«Фердинанд» остановился, но Володя тут же упал.
Ранен или упал умышленно?
Немцы и венгры, увидев горящую самоходку, стали отползать назад.
Володя не вставал.
— Я сбегаю, Виктор Степанович? — попросил Горсков.
— Подождите, Алексей Михайлович! — буркнул Серов.
Самоходка продолжала гореть.
Открылся люк, и из него выскочили три фигуры в дымящихся комбинезонах.
Горсков автоматной очередью уложил их.
Немцы и венгры уже отползли к селению.
Виктор Степанович! — опять попросил Горсков.
— Ну ладно, давайте, — согласился тот.
Алеша полез, оставив свои гранаты и бутылки.
Метр, пять, двенадцать.
Вот и Володя.
Он лежал лицом вниз, прошитый автоматной очередью.
— Володя! — тронул его Горсков и осекся.
Володино лицо с широко открытыми глазами замерло. По шее текла кровь.
Взвалив Володю на себя, Алеша пополз обратно.
— Вот… Все… — тяжело дыша, сказал он, вернувшись к своим.
Все сняли шапки.
Могилу вырыли на пригорке, в кустах, рядом с машиной.
Никто ничего не говорил.
Только Серов, когда Володю уже положили в могилу, сказал как-то неестественно тихо.
— Парень был…
Ни в этот, ни в следующий день немцы и венгры их не беспокоили.
Девятнадцатого приехал из штаба дивизии посыльный и привез приказ перебазироваться вперед.
Теперь в их хозяйстве остались газик и три мотоцикла. С помощью Володи теперь все стали водителями.
Через три часа они были уже в местечке Деречке, южнее Дебрецена. Разместились основательно в домах. Гражданского населения здесь не было.
А уже утром снова в путь — в только что взятый Дебрецен.
Город еще дымился и лежал
