Петро переводит взгляд на него. Молчит.
– Крамер, черт подери, какого хрена вы тут из себя изображаете? – ярится Герб.
– Полковник, согласитесь, наши требования вполне разумны,– вновь говорит Борислав.– Небольшие дополнительные затраты окупятся увеличением производительности.
Крамер задумчиво кивает. Мне кажется, кивает он не потому, что согласен с Бориславом. Просто манера думать у него такая. И думает он сейчас, что с нашим стадом делать.
– Питание – дерьмо! – выкрикивает кто-то.
– Самолеты – тоже! – поддерживает другой.
– Женщин нет!
– Даже пива на борту не продают!
– Плата за риск отсутствует! За сбитые самолеты – тоже.
– В каютах душ работает кое-как! Вода холодная.
– Расфигачить авианосцы к чертям, а потом и летать!
– Страховка смешная!
– На борту холодно!
– В общем, надули нас, парни! – громко заключает Герб, вызывающе глядя на Крамера.– Или обеспечивай условия, командир, или летай себе один, сколько влезет.
Тот встал наконец. Крики потихоньку смолкли. Все уставились на него, ожидая, что он скажет. Никому не хотелось тут за просто так помереть. Даже таким синюшникам, как наша команда. И мне тоже. То, что я увидел, здорово отличалось от условий, в которых я летал раньше. Даже на войне. Спору нет, мы всегда рискуем, и каждый вылет для пилота может стать последним. Отрываясь от палубы, мы ведем свою войну со всем миром один на один, и за этот риск нам и платят. Но ведь мы еще и ценное имущество сами по себе. И я не привык, чтобы нами распоряжались так, словно мы какая-то рабочая команда из инженерного батальона.
– Значит так… господа.– «Господа» прозвучало с изрядной иронией.– Вы все подписали контракт. Короткий, всего на три месяца. Платят вам исправно, каждый день на ваш счет падает оговоренная договором сумма. Бытовые условия, оговоренные контрактом, обеспечены. Никто не обещал райской жизни. Мы не правительственная структура, лишних средств у компании нет. Настоятельно рекомендую всем успокоиться и выполнять свои обязанности с подобающим рвением. За переработки и сверхнормативные вылеты компания платит премиальные. И довольно неплохие. Так что вам только и остается, что немного напрячься и потерпеть три месяца. Сносно при этом заработав. Женщины в команде есть. Знакомство с ними и добровольные интимные связи не возбраняются. Могу также предложить офицерскую сауну. Она в рабочем состоянии…
Его слова потонули в выкриках. В отсеке опять начали шуметь. Кто-то вскочил на ноги. Пнул в досаде ни в чем не повинное кресло перед собой. Кто-то громко вспомнил интимное знакомство с бабушкой уважаемого командира. Йозас снова усмехнулся.
– Вот сейчас,– сказал он непонятно.
Входные люки с двух сторон уползли вверх. Через пять секунд перед нами и позади нас стояли шеренги охранников. Лицевые пластины опущены, в руках мерцающие разрядами шоковые дубинки. Точно – военно-морская полиция. Все ухватки их. «Криэйшн» и тут не отошла от своих традиций. Набрала ветеранов посвирепее, чтобы не тратиться на обучение.
– …Кроме того,– продолжил Крамер.– На борту имеются необходимые средства для поддержания дисциплины. Дисциплина – единственный путь к успеху. Прошу это принять как руководящую директиву.
Он кивнул одной шеренге со стеклянными мордами.
– Герба – в Восьмой. На сутки.
И всем остальным пилотам:
– Гауптвахту содержать – себе дороже. Восьмой ангар для перевоспитания – самое то.
Четверка охранников прошла сквозь кучку пилотов, как нож сквозь масло. Самые непонятливые или желающие показать норов от тычков шоковых дубинок отлетали бесчувственными куклами. Брыкающегося Герба уволокли.
– А почему его не стукнули? – спросил я тихо.
– Гуманизм, мать его,– усмехнулся Йозас.– Если сунут в Восьмой бесчувственного, его в момент или крысы сожрут, или замерзнет к такой-то матери. И в том, и в другом случае – пилот будет потерян. Петро не любит ненужных потерь. Нас и так половина осталась от того, что прибыло.
– Те, кто не сможет восстановиться к следующему вылету, получат штрафной вычет из содержания за прогул,– добавил полковник громко.– Прошу всех разойтись по каютам и отдыхать. Через… – он глянул на часы на переборке,– … четыре часа пятнадцать минут инструктаж на очередной вылет. Летят все четные номера. Свободны.
И мы все потопали на выход мимо безликих настороженных морд. Опустив глаза и кляня себя за глупость.
– Эти на восемнадцатой палубе обитают,– кивнул Йозас на охрану.– Отдельно от всех. Как собаки цепные. У них и спиртное есть. И кормежка отменная.
– Копы поганые и есть,– сказал Милан громко. Правда, на палубу плевать не стал. Плохая примета. Пусть авианосец и похож на летучую тюрьму, но это все же наш корабль. А охранники внимательно на него посмотрели. Это только кажется, что они одинаковые и равнодушные. Как бы не так. Голову даю на отсечение – они ему это припомнят.
Герб появился на следующий день, когда я отсыпался после очередного вылета. Еще сутки его никто не видел– он отсиживался в своей каюте. Потом появился в кают-компании. Сам, без стюарда, молча взял поднос на раздаче, сел за пустой столик и начал жадно есть. Съел две порции мяса, огроменный ломоть хлеба и выпил здоровущую чашку горячего бульона. И ни на кого не смотрел. Только в тарелку свою. Говорил тоже неохотно. Так что все от него быстро отстали.
Глава 46
СЕРЫЕ ГЛАЗА В ХОЛОДНОЙ КАЮТЕ
Я вскакиваю со шконки, тру глаза, разбуженный громким хриплым голосом.
– Капитан Уэллс, получите письмо,– раздается в динамике над дверью.
Письмо? Мне? Чертыхаясь, активирую свой терминал. Неужто обязательно было будить меня таким образом? Решаю дать дежурному связисту в морду. Сразу, как он сменится. Этот лысый Пабло в свитере с протертыми локтями всех достал своим юмором. На часах два тридцать ночи. Я свалился спать в час. Сразу после вылета. Третьего за сутки. На фоне каюты с обшарпанными переборками и постели со скомканным армейским одеялом голубовато-белая голоматрица смотрится нелепо. Как воздушное бальное платье с открытой спиной у заляпанного мазутом наливного терминала. В заторможенное сном сознание наконец проникает мысль: я никогда ни от кого не получал писем. Моя мама умерла пять лет назад. Отца я не знал. Сведений о других родственниках у меня нет. Триста двадцатый уверяет – он рылся в полицейских и военных архивах. В открытой их части. Ничего там нет. Тем более интересно: кто это мог меня отыскать? Секунду подумав, решаю, что это неугомонный Васу. Вот уж не думал, что он на «ты» с поисковыми службами Сети.
«Дорогой Юджин.
Представитель охранной фирмы сообщил мне, что ты отказался от их услуг. Я встревожена. Надеюсь, ты не счел мое участие оскорбительным или недостойным настоящего мужчины. Каким я тебя искренне считаю. Рада, что ты смог избавиться от шавок нашего попутчика. У меня душа была не на месте, когда представляла, что они с тобой могли сделать. С трудом смогла найти твои следы. Должна сказать, что «Криэйшн корп», куда ты завербовался, имеет дурную репутацию. Туда идут работать те, кого больше нигде не принимают. И там всегда не хватает людей. Надеюсь, тебе не нужно объяснять – почему. Если хочешь выбраться из этого гадюшника – пожалуйста, сообщи мне. Поверь, я очень хочу помочь тебе. Буду рада, если сможешь ответить. Очень хочу тебя увидеть. Мы так неожиданно расстались тогда. Адрес, который ты видишь,– мой персональный коммуникатор, канал защищен.
Обнимаю,
Мишель.»
Вот так. Ни больше, ни меньше. Баронесса Радецки фон Роденштейн. Собственной персоной. Сон сразу как рукой сняло. Влезаю в старый технический комбез. Удобен он, будто вторая кожа. Как привычные домашние шлепанцы. Иду в кают-компанию. Выпить кофе. Отсек пуст. Тихо гудит вентиляция. Пахнет оладьями. Стюард Павел устало улыбается мне из-за стойки раздачи. Только что присел. Очередная смена пилотов едва убралась прочь, и парень приходит в себя. Весь персонал «Будущего Земли» вкалывает на износ, по четырнадцать – шестнадцать часов в сутки. Диспетчеры, техники, медики, пожарные, палубные команды, машинное, электромеханическая часть. Стюарды не исключение. Машу ему рукой. Типа, сиди, я сам обслужусь. Негоже лишать парня законного пятиминутного перекура. Пускай в себя придет. Вот-вот смена вахты, и снова ему порхать, разнося еду и убирая со столов.
Нацеживаю из кофейного автомата большущую кружку капучино. Выбираю рогалик похрустящей. Медленно прихлебываю, отщипывая от него по кусочку. Мишель, Мишель… Что ж ты со мной делаешь, госпожа баронесса? Какое тебе дело до полузнакомого недоумка, случайного попутчика? Внутри щемит. Кружка греет ладони. Триста двадцатый примолк. Затаился в ожидании. «Такие вот дела, дружище»,– говорю ему.
– Э-э-э… Юджин?
Поднимаю глаза. Павел стоит, смущенно улыбаясь.
– Что, Павел?
– Тебе когда лететь?
– В восемь. А что?
