– А как вы вообще без ведения половой жизни обходились? – полюбопытничал доцент. – Вы в своих рассказах эту сторону как-то обошли молчанием. А парни вы все половозрелые, молодые да здоровые, и было бы вполне естественным… в армии Македонца, например, это было абсолютно нормальным явлением.
– Нет! – бешено заорал я и возмущенно забрызгал пьяной слюней. – Я в другой армии служил! Пидорасов у нас не было! – И тише уточнил: – Физических, буквальных, так сказать, не было, моральные уроды, вполне достойные этого наименования иногда встречались. И потом, – быстро успокоившись, без улыбки продолжил я, – калорий в пище мало, а за день, бывало, так на службе зае…шься, что уже не до е…ли. А если уж совсем невтерпеж, то ночью приходит к тебе прекрасная незнакомка, ты страстно прижимаешься к ее нежной груди, а потом, проснувшись, вскакиваешь и бежишь застирывать трусы или кальсоны. По-научному это поллюция, по-солдатски – обтрухался. Так что природой предусмотрен аварийный спуск на такой вот случай.
Взгляд у кандидата наук Курбанова был какой-то ошарашенно-неопределенный, и он, уже не перебивая, молча слушал, как я рассказывал.
Тут вот еще в чем дело, уже год прошел, как я домой вернулся, первые три месяца пришлось специально за речью следить, чтобы матерные окончания к каждому слову не прибавлять, потом вроде как и привык нормально разговаривать, а тут армию вспомнил и пошел матом крыть.
– Так вот, выражения «зае…ли», «пи…сы», «на х…й», – пытался я объяснить Курбанову применение специфических терминов на службе родине, – это не признак лингвистической распущенности и отнюдь не свидетельствует об армейском бескультурье! – И стал подводить якобы научный базис под военно-матерный язык, книжек-то умных за год уже начитался, вот и выделывался. – Эти выражения всего лишь точная эмоциональная передача того, что чувствует в данный момент тот или иной субъект военных отношений, но эта передача кроме ярких эмоций несет в себе еще и смысловую нагрузку. Проще, по военному-то, звучит так: «или ты е…шь, или тебя е…ут». Служба в армии – это априори насилие над личностью, так как тебя постоянно принуждают делать то, что тебе совсем не хочется. Война – это многократно увеличенное насилие плюс бесконечная человеческая подлость. А любое насилие в человеческом сознании вольно или невольно ассоциируется с сексуальным принуждением. Желание и возможность насильно в духовном плане вые…ть подчиненного тебе субъекта военных отношений – это как апофеоз превосходства и торжества в каждом конкретном случае. Вот потому эти выражения означают только невербальное принуждение, и в зависимости от интонации принуждение является или безусловным и категоричным, ну, например: «Да я тебя вы…бу! А ну вперед! Не х…й в окопе прятаться! Встать, е… твою мать!», или условным в неопределенной форме: «А как бы нам е…нуть этот пулемет, пока нас всех не переху…рили?» Далее выражения уже переходят на бытовой уровень, образуют военное арго и охватывают все сферы военной жизни, ну, например…
– Достаточно, – поморщился Алексей Владимирович, – я все понял, и примеров больше не надо.
Знаток древнегреческого и латыни Курбанов переводил взгляд с портрета Александра Македонского на портрет Гая Юлия Цезаря и еле заметно шевелил губами. По артикуляции я догадался, что он переводит на древнегреческий и латынь родные русские слова, вероятно, представляя, какими яркими жизненными красками заиграет его диссертация, если Македонец категорично заявит своим бунтующим и вконец зае…нным службой воинам: «Это кто там свое еб…ло раскрыл?! Вы что совсем е…нулись?! Быстро встали в строй! Не х…й тут рассуждать! А ну вперед, на край ойкумены, пока я вас всех не вые…л!» А Цезарь, перейдя Рубикон, торжественно обратится к своим легионам: «Ну что, ребята? Вые…м отцов-сенаторов?! Не ссыте, орлы, вам Рим раком поставить не х…й делать!»
Экзамен по истории древнего мира я чуть позже сдал на «отлично», а вот Курбанов докторскую диссертацию не защитил, слишком сильно, по мнению ученого совета, воняло от его работы потом, мочой и кровью. И обращаясь к почтенным ученым мужам из диссертационного совета в защиту не служившего в армии доцента Алексея Владимировича Курбанова и всех оттащивших свою службу солдат и офицеров, хочу тихо, тактично и вежливо сказать: «Вы это что, мудаки? Совсем, что ли, ох… ли?! Да поймите вы, не говорят солдаты хоть в строю фаланги, легиона или
десантной роты так, как это пишут историки, драматурги и прочая, не нюхавшая своей и чужой крови братия. Проще мы говорим, намного проще. Так же просто, как проста война, где ты всего лишь вынужден убивать, чтобы не быть убитым, а все остальное всего лишь словеса. И мы совсем не виноваты, что любое принуждение в человеческом сознании вольно или невольно ассоциируется с сексуальным насилием, и эта постоянная готовность к обоюдному насилию отражается в лексиконе членов военного сообщества. Вы что это, гомосеки ученые, Фрейда совсем, что ли, не читали?»
Ну да ладно, до всего этого еще дожить надо, а пока мы в армии, а психоанализ Зигмунда Фрейда в войсках заменяет устав, а там, где на него забивают большой и толстый фаллический символ, то воинские традиции.
А все-таки немного жаль, ребята, что Фрейд в нашей армии не служил, вот уж у нас-то он материала для своих научных работ набрал бы море или, по-военному, до полного ох…евания.
Афганистан. Гардез. Декабрь 1981 года. В/ч 44585
– Я тебе приказываю хоть при мне не материться, – повторно, но уже более сурово требует от меня командир второй парашютно-десантной роты, старший лейтенант Петровский, и, закончив разговор, уходит к себе, в такую же драную палатку, к выпивающим и матерящимся офицерам.
Ошарашенно смотрю ему в спину: таких приказов я от Сашки еще не слышал. Скрипит снег под легким шагом офицера, а ботинки у ротного все потрескались, небось, промокают. Надо, надо ему новую обувь достать, не командиру же на вещевом складе ботинки себе тибрить, для этого солдаты есть, они все и сделают. Сделают, если заслужил это командир, если он настоящий офицер, а не…
А утром следующего дня… Ну вот вы-то как думаете, можно из восемнадцатилетних детишек, только-только оторванных от материнских юбок, всего-то за три недели в голом поле подготовить десантников-духодавов? Нет. А если тебе с ними в горы идти? Если тебе с ними воевать? Тогда как? Опять нет? Так вот, никто тебя и не спрашивает, можно или нельзя! Нужно, под такую мать, вот и весь ответ…
– В цепь! Бегом!
С первого же дня началось обучение, начали мы личный состав сношать, службе и жизни учить.
– Куда прешь? Недоумок! Я сказал, в цепь, а не в колонну. А ну бегом!
– Ты что, милок? Никак устал?!
Остановился солдатик, задыхается в разреженном горном воздухе, качается.
– Запомни! В десанте не ходят, в десанте бегают! Пошел! Я кому сказал, пошел! – ногой бью мальчишку пониже спины. Шатаясь, он побежал в цепь. Вот так-то, родной, меня тоже так учили.
Бегает рота на занятиях по тактике, во взводных колонах, в составе отделения, малой группой. Поскрипывая на снегу новенькими высокими горными ботинками, ходит от взвода к взводу Петровский, почти не вмешиваясь, наблюдает за обучением. Когда подходит ближе, сразу меняется тон обращения сержантов к новобранцам.
– Уважаемый товарищ солдат! – тихо и крайне вежливо обращаюсь я к сразу испугавшемуся такого обращения воину. – Пожалуйста, поправьте свое обмундирование и постарайтесь запомнить: расстояние между военнослужащими в цепи должно составлять не менее пяти метров на равнине и не менее одного метра в горах, если, разумеется, позволяет театр военных действий.
– Э-э-э… – робко тянет солдатик, недоуменно смотрит то на меня, то на командира роты и быстро отвечает: – Есть!
Поморщившись, Петровский, быстро отходит.
– Есть на жопе шерсть! – басом реву я на солдата. – А ну в строй бегом марш!
Бегает вторая рота, первая рота бегает, третья, весь батальон днем и ночью бегает. И соседи из четвертого батальона бегают, и оттуда сплошной мат несется. А после полевых занятий вместо отдыха:
– Каждый из вас обязан знать не только свое оружие, но и все ротное вооружение, показываю… Понятно? Приступили…
Сборка-разборка автомата, пулемета, АГС, ручного гранатомета, миномета. Учитесь, мальчики, учитесь, никто не знает, когда вам это пригодиться сможет. Никто не знает, когда нас начнут на операции посылать. Учись! Глазки у тебя слипаются, воин? Спатеньки хочешь? Спать дома будешь, если доживешь. А вот чтобы дожил:
– Упор лежа принять! Отжался на кулачках тридцать раз. Ну как, взбодрился? Продолжаем изучать материальную часть…
Обед. Валит к столам мой взвод, так есть хотят, аж руки трясутся. Только уселись. И тут:
– Взвод, встать! Вы это почему руки не помыли? По желтухе соскучились? Выходи строиться! – с голодной, еле подавляемой ненавистью смотрят на меня бойцы. – Мыть руки бего-о-ом… марш! Еще раз увижу грязные руки и морды, так вместо обеда мыться станете, а вместо хлеба мыло жрать заставлю!
