— Вон отсюда, болваны! — взревел он на полицаев и, указывая на Березкина, спросил: — Господин майор, этот нам тоже больше не нужен?..
— У меня есть несколько вопрос!.. Скажить, как ви установиль, что козяин этой хат совершиль бандитский поступка? — спросил майор у Березкина.
— Вчера я увидел во дворе Ермаковича серую лошадь, — сказал спокойно Березкин, — этого коня я видел раньше у полицейских. А от бургомистра волости слышал, что где-то здесь поблизости исчезли полицейские вместе с лошадью. Я — к мужикам. Ну, а у нас народ какой: чаво да каво? А он, этот Ермакович, наверное, сметил да на паре коней из ворот и за деревню. Ну мы: де-ер-жи-и, де-ер-жи-и!.. А в деревне-то и дробовика нет. Нечем в спину плюнуть… Вот так и ускакал, проклятый… Ну, а я тотчас же к вам с заявкой.
— Может ступайт, — безразлично бросил гестаповец.
— Ротозеи, целой деревней задержать не смогли, — проворчал вслед Березкину комендант полиции.
— Слова этот мужик есть большой доля правда. Он говориль не так, как твой полициант докладываль результат обиск, — заметил майор и тоном приказа добавил: — Масло, яйки доставляйт моя квартир… Хата палит костер. Деревня оставляйт покой.
— Корову, свинью и кое-что из одежды комендант полиции приказал отправить к себе, яйца и сало было приказано отвезти на квартиру майора гестапо, кур передали рядовым гитлеровцам, а чугуны и ведра — вдовам полициантов, побитых партизанами.
— Когда гестаповцы и полицаи забрали трофеи и выезжали из деревни, а хата Ермаковича догорала, люди несколько успокоились.
— Кажись, бог миловал? — спросила бабка Василиса у Березкииа.
— Бог богом — спасибо москвичам, — облегченно вздохнул Березкин.
— Да и тебе, Алеша, большая благодарность от всей деревни…
— А мне-то за что?.. Я — член партии. Как приказали, так и сделал.
Разговор, происходивший между гестаповцами, нам удалось примерно установить несколько месяцев спустя при допросе взятых нами в плен коменданта полиции и полициантов, производивших обыск во дворе Ермаковича.
Народ выходил на улицу точно после долгой жестокой бомбежки…
Отличилась Московская Гора и весной сорок второго года. В деревне был задержан полицай, доставлявший важное донесение в гестапо из соседнего района. При задержании о «оказал сопротивление и был убит. Для того чтобы выгородить хлопцев, было продемонстрировано нападение партизан на Московскую Гору и соседние деревни.
Оккупантам так и не удалось дознаться, что деревня Московская Гора была партизанской и что там существовала группа «ополченцев».
Бойцы этой группы вступили затем в ряды Советской Армии. Часть из них дошла до Берлина и, возвратившись домой, ведет теперь борьбу за высокие колхозные урожаи.
Примерно по такому же образцу возникло ополчение и в деревне Липовец, Холопинического района. Вначале оно действовало неплохо, но в феврале, когда мы благодаря тяжелой обстановке выпустили из поля зрения этот населенный пункт, гестаповцам удалось там завербовать себе агента, и группа снизила свою активность.
* * *
На базе, выстроенной после ухода с «Красного Борка», мы прожили только три дня. Я поручил Черкасову промять дорогу на два-три километра в глубь болота, Капитан не додумал и соединил ее с дорогой из деревни Домжарица. На второй день к нашим землянкам подъехали два паренька на быках, взявшие пропуск в лес за сеном. Ребяток отпустили, отобрав подписки. Но каратели могли выведать у них и поступить с ними так же, как они поступили с Румянцевым. Пришлось покинуть с таким трудом построенное жилье и уходить на «новые места».
На этот раз решили мы обосноваться на заброшенном хуторе Ольховый. Один полуразрушенный сарай мы утеплили под жилье, в другом устроили конюшню, стоявший в стороне овин был приспособлен под баню.
Баню мы устроили так, что можно было позавидовать. Печь сложили из камней, валявшихся здесь же в овине, покрыли ее железными боронами. На бороны привезли гальку из разрушенной бани Кулундука, воду кипятили снаружи в большом котле, добытом на сожженной смолокурке.
В деревне Терешки решили, что бороны мы взяли для маскировки наших троп.
Предатели сообщили это Булаю, и он усиленно искал след бороны, протянутой по снегу. На хуторе Ольховый мы прожили до конца марта.
12. Косой
Попытка гестапо очистить деревни от людей, активно участвовавших в нашей работе, не увенчалась успехом. А зима приближалась к концу. Даже тупым гестаповским комендантам было ясно, что с наступлением черной тропы партизанское движение примет более широкий размах. От них надо было ждать экстренных мер в борьбе с нашим отрядом.
Много усилий приложило гестапо, чтобы как-нибудь пробраться в штаб нашего отряда.
Февраль был на исходе. Мы усиленно искали путей и способов связаться с городскими коммунистами. Это стало известно гестапо, и там решили попробовать «помочь» нам установить связь с лепельекой «подпольной» организацией.
Еще в декабре, когда мы раздавали хлеб населению, председатель колхоза из Волотовки Азаронок рассказал мне, что он слышал от аношкинского бургомистра Горбачева о лепельском агрономе, который очень интересовался нашим отрядом. Агроном этот обязательно хотел встретиться со мной, обещая сообщить, но только мне лично, что-то очень важное. Между прочим, он предлагал сваи услуги помочь нам установить связь с лепельекой подпольной организацией.
Аношкинского бургомистра мы знали как человека весьма осторожного. На письменное наше предложение работать на партизан, переданное ему через Азаронка, он ответил, что на это у него не хватит ни сил, ни мужества, но он твердо обещал не чинить никаких препятствий в нашей работе, а по возможности и помогать. Позже мне передавали, что на сельских сходах Горбачев советовал людям поменьше болтать о партизанах, «так-то, мол, лучше будет», и делал некоторые другие указания в нашу пользу. У оккупантов Горбачев был на хорошем счету. Я ему и верил и не верил. Разумеется, предложение связаться с лепельскими подпольщиками было более чем заманчиво, но почему агроном доверился именно Горбачеву и почему он открыл этому человеку такие сугубо конспиративные сведения? Я предложил товарищу Азаронку осторожно вести наблюдение за агрономом, не открывая ему никаких связей с партизанами. Среди других своих дел я помнил об агрономе и постоянно осведомлялся о результатах наблюдений.
В середине января мы познакомились с председателем колхоза деревни Замощье Кульгой. О нем я слышал от своих ребят много хорошего. Открытый, добродушный человек, с широкой улыбкой на круглом лице, Кульга сразу располагал к себе своей доверчивостью и готовностью итти на любое дело. Но вот эта-то доверчивость и была его существенным недостатком. В первое же свидание Кульга мне рассказал, что у него есть в Лепеле знакомый агроном, который давно уже добивается встречи со мной. Агроном будто бы связан с бывшим секретарем Лепельского райкома Мельниковым, который якобы руководит подпольной организацией города. Я насторожился: «Снова этот агроном, и снова он сообщает совершенно секретные данные постороннему для организации человеку». А Кульга с увлечением рассказывал, как он помог агроному, передав ему шестнадцать килограммов тола, который привез сам прямо в Лепель, как сообщил, где запрятали отступавшие красноармейцы станковый пулемет, — подпольщикам пригодится!
— Одно мне, по правде сказать, не понравилось, — закончил Кульга свое сообщение. — Но это пустяки, конечно, — он смутился и даже порозовел. — Агроном простой такой, сердечный человек, разговаривает культурно, а взгляд у него нехороший — косой, косит он сильно, ровно мимо тебя смотрит.
— Я спросил, когда Кульга был в Лепеле, и он ответил, что с неделю уже прошло, как вернулся из города. Я поручил Кульге выяснить, во-первых, цел ли пулемет, и, во-вторых, чем именно лепельский агроном мог бы быть нам полезен.
— Еще через неделю Кульга сообщил, что пулемет вырыт и увезен, а агронома он видел. Тот очень обрадовался и заявил, что готов для нас сделать решительно все — все, что угодно. Я стал расспрашивать: а как этот агроном живет обычно, с кем знается, где бывает? Кульга с готовностью рассказал, что агроном все время разъезжает по волости, чувствует себя свободно, с полицейскими даже выпивает, так что беспокоиться, дескать, нечего — он вне подозрений.
— Вот что, Кульга, — решительно сказал я, — идите-ка вы к нам в лес, пока гестаповцы вас не повесили.
— Что вы, товарищ командир, почему это они меня должны повесить?
— А потому, что подведет вас этот человек. Судя по вашим же рассказам, он больше смахивает на агента гестапо, чем на подпольщика.
— Ну, что вы! Что вы! — Кульга даже обиделся. — Вы просто его не знаете, оттого так и говорите. Я ему вполне доверяю, вполне. Никакой опасности для меня нет, уверяю вас.
