На дороге у леса, около подвод, собрались и поджидали нас остальные бойцы. Не было среди них одного только Саши Волкова.
— Саша, наверное, тяжело ранен, — сказал Сураев, трудно выговаривая слова.
Мы ждали около часа. Волков не пришел… Охваченные тяжелым предчувствием, молча тронулись в обратный путь.
Нет среди нас Саши Волкова — это казалось всем невероятным, и все же это было так.
По пути в лагерь на хутор Ольховый я думал и поражался: как же могли оказаться в деревне каратели, как могло случиться, что наши люди не смогли распознать их, пусть даже они переоделись под лесорубов? Наши осведомители были люди проверенные, предательства с их стороны я не допускал, застава и посты, как я выяснил дорогой, оставались на месте до первых автоматных очередей, и потому появление карателей в Стайске представлялось мне неразрешимой загадкой. Ясно было одно: мы почти были в руках карателей, но они не сумели нас взять. Лишь несколько дней спустя, когда мне стало известно все, что произошло этой ночью, я понял, насколько трагично было наше положение в Стайске. Причиной всему была темнота.
Оказалось, что семьдесят пять карателей вошли в деревню со стороны Веленщины в белых халатах буквально за несколько минут до нашего появления и расположились в близлежащих к проулку дворах. Когда Цыганов окликнул меня от колодца, у которого уже была вражеская разведка, то Булай, находившийся вместе с карателями, издал предупреждающий окрик «эй!» со двора, но гитлеровцы в тот момент не были готовы к действию. Несколько человек из них выскочили вместе с Булаем на улицу и пошли следом за мной. Я слышал их шаги, но посчитал, что меня догоняют мои люди. Волков и Сураев тоже почувствовали, что я с Горячевым от них близко, и ускорили шаги, чтобы присоединиться к нам. Гитлеровцы услышали, что наши идут вслед за ними. Сойдя с дороги метра на три-четыре, они подпустили их к себе вплотную и дали несколько очередей из автоматов — Саше Волкову пуля попала в живот, он упал, как скошенный, потом в горячах вскочил и снова бросился бежать назад вдоль деревни. На другой день каратели нашли его, мертвого, на огородах, раздели донага и оставили на снегу, запретив крестьянам его хоронить. Бабушка Жерносечиха ночью пробралась к трупу и укрыла его рядном. На следующий день эсэсовцы сорвали рядно, но сердобольные бабы снова тайком пробирались к покойнику прикрыть его наготу и оплакать его молодость, — далеко окрест любили бойца за его отвагу, веселый нрав и изумительный голос.
В лагере мы переживали гибель Саши Волкова как одну из самых тяжелых утрат. Мы много уже потеряли людей из десантников — славных боевых товарищей, но этот юноша занимал в сердце каждого особенно большое место. Никому не хотелось верить, что больше не будет среди нас боевого друга, умевшего в самые тяжелые минуты вносить в нашу жизнь отраду и успокоение. В углу над нарами висела его гитара. Товарищи, взглянув на нее, отворачивались с глазами, полными слез.
Есть старая пословица русских матерей, в которой о детях говорится так: «Какой палец ни порежь, одинаково больно». В те дни эта пословица казалась мне не совсем правильной. Смерть Саши Волкова я переживал тяжелее, чем другие утраты. Мне было особенно тяжело еще и потому, что эта смерть предназначалась в первую очередь мне. Каратели шли вслед за мной. Они это знали, и если бы они без выстрела подошли к хате, в которую я вошел, то мне оставалось бы только с достоинством погибнуть. Саша отдал свою жизнь за меня. Меня утешала лишь мысль о том, что, выйдя живым из этого исключительно сложного положения, я смогу использовать весь свой опыт и упорство для нанесения мощного удара по врагу, к которому мы готовились всю зиму, для воспитания и подготовки к этому всех подчиненных мне людей.
Война есть война, и без жертв не обойдешься.
Тяжелая, режущая сердце боль переполняла ненавистью душу, но не могла затмить разум. Напротив, казалось мне: эта ненависть к оккупантам умножала наши силы и обостряла ум при решении боевой задачи. И я думал о том, как встретить врага, который, несомненно, придет теперь к нам на Ольховый, и мы вынуждены будем покинуть этот дорогой для нас пункт сбора десантников.
14. Партизанский рейд
О том, что к нам прибудут на этот раз гитлеровцы, мы не сомневались: во-первых, потому, что наш отход без боя из деревни создавал впечатление у карателей о нашей беззащитности, а во-вторых, им досталась карта, которая находилась в планшетке у Саши Волкова. Хотя на этой карте и не было никаких пометок, но при внимательном ее рассмотрении нетрудно было определить точки нашего базирования по наиболее стертым местам карты.
Нам некуда было отступать — позади нас простирались труднопроходимые березинские болота. Нам надо было куда-то отойти на время: у нас не было достаточно оружия и боеприпасов, чтобы выдержать длительный бой с карателями. Поэтому мы решили отступать по-партизански.
Нельзя было отойти без боя и позволить врагу итти по нашему следу. В этом случае нам пришлось бы прокладывать дорогу в снежных завалах, а каратели, сев нам на «хвост», следовали бы за нами по готовой. Так они могли нас измотать и перебить. Надо было отбить у них охоту нас преследовать.
С наступлением рассвета 20 марта мною был отдан приказ подготовиться к обороне и к отходу в глубь березинских болот. Повара получили указание наварить побольше мяса на завтрак и обед. Ермаковичу было поручено с помощью трех имевшихся в наличии подвод промять сугробы по намеченной мною трассе отхода на протяжении трех-четырех километров, ценное имущество погрузить в сани, а остальное запрятать в снегу, в прилегавших к лагерю зарослях. Сам я занялся подготовкой к встрече карателей.
Хутор Ольховый находился на небольшой, когда-то выкорчеванной полянке, среди дремучего леса размером в восемь — десять квадратных километров. С трех сторон — с севера, запада и юга — к нашему «материку» на десятки километров подступали березинские болота. С востока от острова простиралась «большая земля», отделенная вязким болотом примерно метров в двести шириной, через которое и проходила дорога на Красную Луку и в деревню Стайск. До Красной Луки было полтора километра, до Стайска шесть. Отходить нам предстояло на запад. На чистом болотце перед островком, на подступах к нашей полянке, мы и подготовили встречу карателям, которые, по нашим расчетам, должны прибыть по дороге из Стайска.
Пулемет, установленный в группе больших елей при выходе из болота на остров, мог простреливать дорогу на двести пятьдесят — триста метров прямым кинжальным огнем. По обеим сторонам дороги мы установили еще две огневые точки. Здесь бойцы должны были пропустить мимо себя дозор противника и открыть огонь по основному ядру карателей при выходе их на болото. Пулеметчику у входа на остров было приказано не открывать огонь по дозору, раньше чем будет открыт огонь с фланговых огневых точек.
Этот узкий коридор, заключенный между трех огневых точек, или, как иногда выражаются, «огневой мешок», был подготовлен часам к восьми утра. Все было напряжено, как сжатая под курком пружина. Тянулись долгие минуты и часы., а враг медлил.
— Товарищ командир! На фланговом дозоре задержан неизвестный человек. Просит пропустить его к вам, — отрапортовал мне посыльный.
— Пропустите!
Я издали узнал с централкой за плечами Пахома Митрича, это был наш связной.
— Товарищ командир! На вашу базу через Стайск идут каратели из Веленщины, их около сотни. Они распустили слух, будто бы человек восемь наших убито ими вчера в деревне. Теперь они решили выехать и добить остатки в лесу. Я к вам на лыжах напрямую из Терешек.
— Приврали в восемь раз, — заметил Павел Семенович Дубов.
Я отдал приказание загасить небольшой костерик, горевший около землянки.
— Не знаете, во сколько они вышли? — спросил я связного.
— Говорят, из Веленщины тронулись в половине восьмого.
Поблагодарив старика (Пахому было семьдесят годков), я предложил ему вернуться в деревню, но Пахом Митрич стал просить оставить его в отряде. Эту просьбу от него слышали мы не впервые. Пахом был сельским коммунистом. Из своей местности сбежал, как пришли оккупанты, и прижился в Терешках у своего дальнего родственника. Старый и опытный охотник, он быстро изучил прилегающие леса и был очень полезен нам в деревне. На этот раз он стал доказывать, что его уход из деревни в такой ответственный момент может быть заподозрен и с ним расправится гестапо. Этот довод был резонным. К тому же он доложил, что вместо себя подобрал человека, который обещал делать все, что мы ему поручим.
Мы с Дубовым, переглянувшись, решили старика оставить.
— Хорошо, Митрич, оставайся, так и быть. Только у нас пока нет для тебя винтовки.
— Я свою стрельбу не сменяю и на автомат, — радостно заявил Митрич.
