Но все же в Будапеште нас было много. Как выяснилось позже, Вилли Усов таким же образом отстал от итальянского поезда. Об Усове – впереди.
Будапешт – город красивый. Но в декабре в нем нежарко. Особенно если болтаться по нему утро, день и вечер. Но – болтались, бодрились. Вечером даже попали в гости к знакомому знакомой, женатому на ленинградке.
– Когда я размышляю о театре абсурда! – говорил Джордж.
– Метод литературы, недавно открытый мною! – говорил я.
– Отшень интересно, – кивал венгр и скоро стал посматривать на часы.
– Вся соль абсурда – в его диалоге! – говорил Гуницкий, а венгр уже и не отвечал, а только смотрел на часы.
– Мне завтра очень рано вставать, – наконец заявил он и, чтобы мы его лучше поняли, заговорил по-русски без акцента.
– Кто рано встает, тому бог дает, – совсем по-русски продолжил хозяин квартиры, в которой мы рассчитывали досидеть до утра и отправиться на вокзал.
– А может, бога и нет? – слабо предположил я.
– Что вы, что вы – бог есть! – настаивал венгр, и мы с Джорджем поняли, что нам пора сваливать.
Счастливо улыбаясь, поблагодарили за приют и отправились на зимнюю улицу. Было совсем холодно. В метро я первый раз в своей жизни увидел нищих. Причем целую их толпу, лежащую на полу.
На вокзале же не топили. Предстояло всю ночь на этом вокзале мерзнуть! Негры-спекулянты лежали в одном из коридоров вповалку. В зале ожидания имелась одна, но очень большая и очень горячая батарея. Обняв ее, спал какой-то расхристанный, плохо пахнущий гражданин Земли. Мы с Джорджем присели на краешек скамейки, оккупированной пьяным, почувствовали колебания теплого воздуха. Появилась надежда выжить и добраться все-таки до теплой Италии.
– Бля-бля-бля-бля, – недовольно заворчал космополит и стал пинаться ногами.
Можно было сдаться и отправиться спать на пол к африканцам. Но русский рок закалил нас в музыкальных боях.
– Ну ты, урод! – с угрозой произнес я и сбросил космополита с теплой скамейки.
– Убью! – добавил Анатолий Августович, и пьяный понял, что не его взяла, поднялся и побрел к неграм.
За час до поезда все артисты стояли на перроне. Никто не опоздал, и мы покатили в Италию. Так же, только один, ехал Вилли Усов. О нем – скоро.
Европа состоит из маленьких стран. Лузгали мы эти страны, как семечки. Скоро Венгрия кончилась и началась Югославия. В одном из городов, забыл в каком, поезд стоял полчаса и я пробежал вокруг вокзала, посмотрел последнюю славянскую землю. Вокруг торговали чем попало, и на ценниках с трудом умещались нули. Про инфляцию я еще ничего не знал и удивлялся.
Поезд порыл дальше, и в нашем купе оказался полный, приятной внешности мужчина средних лет с огромным чемоданом. Алжирец. Когда-то он учился в Москве, теперь работал инженером-мелиоратором. Наш портвейн давно кончился, а у алжирца имелась бутылочка.
– Еду во Францию к сестре, – сказал алжирец, когда мы выпили по первой. – Но через Италию ехать! Пограничники все время бомбистов-террористов ищут. Могут и с поезда снять. Араб же я только по происхождению. А по сути – инженер-мелиоратор.
– Да, – кивнул Джордж, – абсурд!
Чем ближе к итальянской границе, тем больше инженер волновался. Он вытирал вспотевший лоб платком и курил сигару. Нонконформисты струились по вагону, слышались реплики:
– Италия, скоро Италия! Скоро свободный мир!
Наконец поезд остановился и появились погранцы в пестрых фуражках. Они обходили купе за купе, брали красные паспортины, вскрикивали радостно:
– Руссо! Руссо!
Зашли к нам, улыбаются. В кучу красных паспортов я засунул паспорт алжирца.
– Руссо! Руссо! – вскрикивал пограничник, листая паспорта, и вдруг замолк, спросил мрачно: – Арабо?
– Уи, синьоре. – Инженер сидел ни жив ни мертв.
– Выходи!
Алжирец почти плакал. Мы помогли ему вынести чемоданы из вагона.
– Да здравствует Советский Союз! – сказал инженер на прощанье, и мы поехали дальше.
Рано утром мы приехали в Рим – колыбель европейской цивилизации. После долгой дороги нас несколько покачивало в этой колыбели. Напротив вокзала, посреди площади, по которой в несколько рядов несутся машины, – что-то вроде скверика с монументом. Там нас должны встречать. Должны были встречать и Усова. Через неделю мы выпивали на Форуме, сидя на античном мраморе, из граненых стаканчиков, взятых в Италию из Питера вместе с маленькой; выпивали за здравие Вечного города, за римское право, за нас и за вас. Вот что тогда рассказал Усов:
«Я вышел из вокзала с чемоданом и сумкой. Дождался зеленого света и перешел площадь. Только я пошел к монументу на встречу, как набежала откуда-то толпа девок-малолеток. Цыганистые такие с виду. Они стали меня дергать за разные части тела и одежды. А я отмахивался. Они чего-то прощебетали и убежали. Поставил чемодан и стал поправлять одежду. Вижу – сумка открыта! Роюсь в ней – нет бумажника! В нем – паспорт и обратный билет! За секунду я понял, что стал международным бомжом. Оборачиваюсь и вижу, как девичья стайка бежит, перескакивая через машины. Бросаю чемодан на хер и бегу за ними. Я же один год в университете итальянский изучал. Но тут – все слова забыл. Кричу только:
– Синьоре! Пер фаворе!
Меня не задавили. А они уже по узкой такой улочке несутся. А я за ними. Они сейчас во двор нырнут – фиг найдешь. Навстречу трое итальянских мужиков идут. Они поняли мои вопли и малолеток тормознули. Тут и я подбежал.
– Бля-бля-бля-бля! – вопят девицы.
– Бля-бля-бля! – кричат мужики.
– Паспорт, бля, свиздили! – кричу я.
И минуты не прошло, как подлетел „воронок“ с решетками и из него выскочили автоматчики. За автоматчиками лениво вышел кто-то вроде местного сержанта. Все продолжали вопить, и я вопил:
– Я – русский! У меня, бля, паспорт свиздили и обратный билет. Синьоре! Пер фаворе!
Сержант крутил головой и ковырял в носу. Наконец наковырялся и произнес тихо так:
– Бля-бля.
Малолетки вздрогнули, а одна из них задрала юбку и вытащила из трусов мою паспортину с билетом. Мне вернули гражданство и социальное положение в обществе, а девку автоматчики схватили, бросили в „воронок“ и укатили. Мужики тоже отвалили. Я пошел к чемодану, думая, что и его свиздили. Но он уцелел. Такая история…»
Теперь историей Усова никого не поразишь, но тогда до «гримас капитализма» нам еще предстояло прожить несколько лет. Тогда казалось, что в нынешнем капитализме предприниматель будет ходить в обнимку с пролетарием и вместе с ним нюхать фиалки…
* * *
В городе Бари тепло. Идет дождь. На некоторых стенах висят афиши с рекламой нашего фестиваля. Город Бари известен лишь своей футбольной командой и мощами Николая Угодника, любимого русскими святого. Скучновато барийцам живется, без андеграундного фестиваля им никак. Мы с Джорджем должны читать доклады в первый день фестиваля, но приехали-то мы ко второму. С нами не знают что делать. В конце концов предлагают прочесть доклады в монастыре. Точнее – на лестнице бывшего монастыря перед выступлением театра «Дерево».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
