В холле гостиницы оживление. Вокруг чернокожего низенького господина роятся питерские нонконформисты. По городу Бари расклеены афиши, объявляющие о том, что сегодня в театре, где накануне егозила «Популярная механика», выступит с концертом Рэй Чарльз. Я-то думал – он не играет больше. Старый ведь блюзовый дедушка! А он, бедный слепой, все еще работает… Так вот, чернокожий человек из его команды. Что-то вроде администратора. Он хлопает нас по плечам и спинам, мы хлопаем его. Кто-то, кажется Ляпин, дает чернокожему закурить «беломорину».
– Марихуана? – заговорщически спрашивает господин, опасливо оглядывается, затягивается и закашливается, от кашля становится почти белым.
– Велл! – наконец говорит он. – Ай вил би вэйтин ю! Подходите за два часа до начала. Я вас проведу на концерт.
Мы пришли с Джорджем за два часа, и наш новый приятель провел нас за кулисы. Там ходило много чернокожих музыкантов и музыкантш. На сцене кто-то играл на кларнете, однако старины Рэя Чарльза пока что не было.
Пустой зал и пыльные кулисы выглядели довольно уныло, а предстояло тут околачиваться и путаться под ногами долгие два часа. К тому же в ресторане нас с Джорджем, кроме обильной еды, ждали «россо» и «бьянко». Мы решили свалить, а потом вернуться.
Возвращаясь, мурлыкали песни Рэя и ковыряли в зубах фирменными зубочистками, представляя, как сейчас насладимся блюзом, побратаемся с Чарльзом, и вообще заживем припеваючи с этой самой минуты…
Возле служебного входа стоял наряд полиции и никого не пускал. Из-за наряда чернокожий администратор пожимал плечами и мотал головой. Пришлось идти восвояси в отель. Так мы Рэя Чарльза фактически пропили.
Если все интересное описывать, то бумаги не хватит. Я пишу то, что мне вспоминается в первую очередь, а в первую очередь почему-то вспоминаются пьянки.
Перед отъездом в Рим все нарезались, у кого как получалось. Только Курехин делал маленькие глоточки, вкручивая организатору Антонио свои планы. Планы-громадье!
– Я хочу в Риме. В Колизее! Чтобы тысячи гладиаторов. И пятнадцать роялей. Чтобы тигры ели христиан! Ты меня, Антонио, выведи на министра культуры.
– Не получится, – с сожалением объяснял Антонио, молодой худощавый мужчина с аристократичными чертами лица. – Колизей – это культурный памятник. Там нельзя.
– Можно, можно. Ты только сведи.
Тут появился гитарист «Игр» Андрей Нуждин, бледный, как спирохета. Сперва он говорить не мог, но, выпив виски, рассказал:
– Он дверь запер и стал суровый, будто прокурор. Говорит мне: «Я всех пробовал: немцев, поляков, монголов, нубийцев даже, всех, всех, всех, а русских – нет еще!» Пришлось мне прыгать в окно…
Дело в том, что в течение нескольких дней во время обедов и ужинов в ресторане некий улыбчивый господин в пестром жилете посылал на дегустацию гитаристу разные блюда. Гитарист, как и всякий другой русский, благосклонно относящийся к халяве, эти блюда принимал и отвечал на улыбки. Перед нашим отъездом улыбчивый подкараулил румяного Нуждина в коридоре и каким-то образом заманил в номер, где чуть и не совершил насилие…
Ближе к ночи мы стали грузиться в автобус. Барабанщика группы «Игры» Игоря Чередника, человека худощавого и невысокого, мне пришлось нести. Он купил магнитофон и положил в рюкзак. А с рюкзаком не мог подняться. Водила автобуса, увидев сильно пьяных нонконформистов, заявил, что не поедет. Пассажиры, мол, ему салон заблюют.
– Ни фига, – пробормотал кто-то. – Мы добро на ветер не бросаем.
Итальянец понял русскую правду и согласился ехать.
Вспоминается пьянка. Или что-нибудь на фоне пьянки. Так оно и было на самом деле.
В Риме мы болтались целый день, а к вечеру меня разбила лихорадка, как Рафаэля. В Риме я запомнил только утро – как я с фотографами Усовым и Потаповым выпивал на Форуме и как напротив Сан-Анжело негры писали в Тибр. Нет, помню еще, как мы с фотографами добрались до Ватикана, в соборе-махине святого Петра разглядывали Микеланджело, а после заснули на стульях прямо посреди зала. Может, Папу Римского проспали, может – нет…
Одним словом, в лихорадке, с температурой сорок я катил в поезде через Европу назад, очнувшись на Украине совсем здоровым. Затем сутки слушал, как некрореалисты, сладострастно облизывая губы, рассказывали о способах самоубийства. Способов оказалось бесконечное множество, истории завораживали, смертельное манило.
А приехав в Питер, я узнал, что трагически погиб Никита Лызлов. Наши пути пересеклись в начале семидесятых, мы вместе учились в университете, играли в «Санкт-Петербурге». Мы дружили. Нечасто встречались последние годы, но помнили друг друга. Приятель Никиты Валерий Кууск снял в семьдесят третьем году на девятимиллиметровую пленку несколько сюжетов с группой «Санкт-Петербург». Тогда и звук-то не записывали, а тут – кино! Я знал о пленке, но, думая, что качество – дрянь, не рвался ее посмотреть. Увидел только спустя двадцать три года. В сорок шесть увидеть себя двадцатилетним на вершине молодежной славы! И без звука видно, какие крутые парни рубятся на сцене – Вова и Сергей Лемеховы, Никита Зайцев, Витя Ковалев, Коля Корзинин, Никита Лызлов!
Мне удалось перегнать изображение на видеокассету. Иногда я смотрю ее. Никита играет на фортепиано, а в одном из сюжетов – на барабанах. Я помню его, у меня есть его движущееся изображение. Для меня он живой. А о похоронах я ни помнить, ни писать не хочу.
Вроде бы той же зимой я отправился петь песни в город Ковдор, что находится в засекреченной части русской Лапландии, где-то в районе Полярного круга. Андрей Мерчанский взял на себя организацию тура, в результате чего коллектив оказался сперва в Мурманске, а оттуда мы, закоченевшие, катились обратно вниз по карте. Где-то в районе станции Африканда нас подобрали и повезли по тундре…
Кроме меня, в коллектив входили гитаристы Мерчанский и Донов. С нами ехали две девушки бэк-вокалистки – Ольга и Лиза. Бедные девушки! В составе не имелось ритмической группы, которая состоит из бас-гитары и барабанов и является основой рок-музыки. Таких составов не бывает, но отыграли мы в итоге хорошо, нас даже отвезли куда-то на оленях, чтобы мы еще для какого-то заполярного городка попели…
После поездки в Ковдор я с гитаристами распрощался, а себе поклялся – всё! хватит песен! пора заняться деятельностью респектабельной, за которую не станет стыдно перед сыном, когда тот вырастет!
В сто пятый раз я себя обманул.
Поскольку «Санкт-Петербург» не выступал постоянно, то перестроечное цунами особенно нас и не подбросило. Даже если б мы и концертировали все время, никакой бы славы и коровы не заработали – пришло время иных ниспровергателей, иные антисоветские силы работали во времени и пространстве, используя самовлюбленный задор музыкантов как таран.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
