Итак, конструкция качается, а виноваты в том тонкие, прямо-таки птичьи, лапки транспортировочной плиты – цена французского изящества. В полёте на участке виброперегрузок, по мнению специалистов, они сломаются. А потому «шум и крик» – мы держим всех. И хотя есть оправдание, что испытания проведены, спокойствия и житейской уверенности нет. Причём при формальном подходе нас просто снимут с грузовика, а дальше – исключительно «наши проблемы». Все счастье в том, что люди здесь умные и не формалисты, а выход – сделать растяжки, подручными средствами растянуть и закрепить их.
Мы успели в Москву на встречу с французской делегацией накануне её отъезда. Мы успели с ними поговорить и рассказать, что первая ласточка – первый грузовой корабль к станции – загружен французским оборудованием и готовится к старту. Основная тяжесть теперь ложилась на подготовку документации, продолжались тренировки космонавтов в бассейне Звездного городка: они всё выходили и выходили в «открытый космос» бассейна. Предстояло подготовить и отработать большое число нештатных ситуаций, то есть крупных и маленьких отклонений, из которых нужно выйти «сухим» и выполнить эксперимент.
Мы пахали
Летом уйти в отпуска не удалось, как не пришлось в них пойти и в предыдущие годы. В августе готовился к старту второй грузовой корабль. Теперь, когда аппаратура была принята и проверена, казалось, можно было вздохнуть посвободней. Однако не все вспомогательные детали были готовы, задерживалось изготовление якорей, в которых фиксируется в открытом космосе космонавт, кронштейны нашего производства для установки французской телекамеры. Ещё мешали всяческие контролеры, специалисты в области различных бумаг, виртуозы бумаготворчества.
Один из них, упомянутый человек-вол («человек-дятел» по Катаеву) не расставался с идефикс – доказать собственную необходимость проекту. При встречах он долго и строго смотрит тебе в глаза, выспрашивает методично и цепко. При занятости не хватает времени на политес, из-за вошедшей в кровь манеры рассказываешь все по делу «как есть», и только позже понимаешь, как оборачивается это против тебя.
«Мне кажется, что вам понравилось бы быть волом… У них очень покойная жизнь. Они всегда молчат, трутся возле быков…» Если бы так. Они сначала трутся возле тебя, а получив информацию, со всех ног бегут и тотчас пускают её в ход. Докладывают, жалуются, сигнализируют, раздувают что-то, превращая твою жизнь в кошмар, когда работа вдруг уходит на второй план, а впереди ты – «несчастный, запутавшийся», нежданно-негаданно угодивший под ассенизационный фонтан. Уже в конце разговора в голосе человекадятла-вола слышится металл, и прокурорским тоном он спрашивает: «А вы докладывали об этом руководству?» (Имеется в виду Триер.) И любая техническая мелочь, угодив на предметный столик, выглядит слоном и требует времени и внимания.
Деятельность человека-дятла-вола похожа на обвал: начинается камешком, а разрастаясь и обрушиваясь, погребает под собой всё. Но когда всё, вопреки помехам, сделано, человек-вол заявляет громко «мы пахали», и начальство точно вспоминает, что он был при том, гдето рядом со вспаханной целиной, и вследствие этого несомненно, конечно, принимал участие, и кому ещё пахать, простите, если не волам. Три человека из армии рядом стоящих тормозили воз проекта, подобно лебедю, раку и щуке, замедляя его ход. Один – в эшелоне власти, другой мешал работе на выходе, третий вертелся рядом и всё примечал. Когда они порой забывали о нас, становилось легко дышать, жить и работать.
Однако ничто не проходит даром. Преодоление внутренних барьеров требовало многих сил, и организм среагировал: у меня появились тромбы, из тела выперли, словно светлые проволоки, сосуды, которые казались белыми из-за того, что на входе в них закупорилась кровь. К врачам пойти я не мог, меня бы тотчас уложили, и это в финальный момент. Старался поднимать меньше тяжести, но в наших условиях это не очень получалось, когда единственная двигательная сила – руки и ноги.
Внутренние трудности были основными. Правда, и внешние тоже были. Партнеры словно провалились. Испытания рождали вопросы, а ответы не приходили. Тренировки космонавтов в скафандрах с реальной аппаратурой требовали устранения дефектов, а ответы на телексы не приходили. В конце июля у нас был длинный телефонный разговор. Получился он не очень продуктивным. Я тогда с педантичностью автомата излагал во всех тонкостях очередной технический вопрос, а в ответ слышал повторы и обиды. Впрочем, встав на место наших партнеров, их тогдашние обиды можно было понять. Трудились, трудились, подстегивая себя, и вот «поезд аппаратуры от них ушёл», а они ещё на вокзале: готовят документацию, разбирают отказы, а поезд гремит уже где-то далеко на окрестных мостах. И именно «в поезде» возникают реальные проблемы и ощущается причастность к движению. И хочется быть хотя бы работником штаба, куда приходит отчёт о действиях на передовой.
– Вы нас не известили о запуске грузового корабля, и мы узнали о старте «Прогресса» из газет.
– Мы тоже так.
– Но наши газеты разное пишут.
Да, видимо, не всегда хватает ума. «На всякого мудреца довольно простоты», а, может, и культуры, времени, чтобы всё отследить и чего-нибудь не забыть впопыхах. Коллеги правы, но у нас только главное в голове: испытать, доработать, успеть.
Нам понятно и их желание участвовать в заключительных испытаниях аппаратуры. К сожалению, у нас просто нет времени, загрузка последнего грузового корабля на носу. А до этого необходимо убедиться, что всё идёт, переделывать уже будет некогда. На наши телефонные упреки коллеги обиженно отвечали:
– Отказы? К сожалению мы не присутствовали на ваших испытаниях и не можем судить, что явилось причиной их.
Хорошо, сами обойдёмся и всё решим. Но вот что настораживает:
– Мы об этих отказах знали.
Ну, а это уже ни в какие ворота. Они знали об отказе аппаратуры и не сообщили нам. Словом, плохо, когда диалог разлаживается и всему придаются не соответствующие акценты. Об одной мелкой доработке флажка предварительной фиксации на поручнях, доработке, что от силы займёт полчаса, говорится в телексе как о фундаментальной проблеме, а то, что замки фиксации не всегда открывались в ходе испытаний, игнорируется.
«Фундаментальной» – звучит смешно. Мы понимаем желание коллег присутствовать, но нам некогда, а при теперешней организации само по себе их присутствие отнимет массу времени, и будем не только работать, а слушать и тормозящую критику со стороны.
– … Ну, нет, не дадим добро на эти операции, и если так, то лучше совсем их не проводить при вашем обезвешивании…
А нам некогда, и мы последним рывком выходим вперёд, выбирая наименьшие из возможных бед, напрягая силы, беря ответственность на себя, лишь бы уложиться в сроки. И даже спорить некогда, и тратить несколько часов на обед, как это с присутствием французских специалистов. Мы зачастую вообще не обедаем, а, выходя вечером, с удивлением оглядываемся, что день прошёл, а для нас прошло ещё одно, завершающее испытание.
Мундир с оборками
Понять французов можно. Они неуютно чувствуют себя на периферии событий, к тому же опыт работ в скафандре в открытом космическом пространстве – бесценный опыт, поистине золотые самородки, за него заплачено временем, трудом, деньгами. Это так дорого, если просить американцев, а вот с русскими, кажется, легче: стоит нажать чутьчуть, и копилка раскроется.
Мадам Тулуз давно использует метод «нажать». В последних встречах она прибегала к нему многократно: «… Ну, нет… в таком варианте я протокол не подпишу…» – и это тогда, когда каждая сторона вправе записать свое мнение, просьбу, оценку. И нашу уступчивость (ну, хорошо, мы здесь изменим и здесь подправим), проявляемую и из вежливости, и чтобы «поезд шел», она понимала неправильно. Бог с ней, время докажет, кто был прав, но, видимо, она считала, что если на русских надавить… только, где эти скрытые пружины?
Такой подход пока ещё сохраняется. Приходит телекс, вопросы в капризном тоне и утверждения: мы считаем, что это приведёт к необходимости второго выхода… учитывая сложность ситуации… решить (опять-таки!?) фундаментальные вопросы…
Что за фундаментальность? И все-таки с французами неплохо работать, они – хорошие партнеры, хотя и любят иногда покапризничать. Пожалуй, все из-за того, что во главе проекта женщина. Но мы их прощаем и в большинстве случаев берем ситуацию на себя. А наивное мнение мадам Тулуз о цепи своих мелких побед, о нашей уступчивости пусть остается проявлением сложного женского характера.
Да, и нам ли судить её? Может, у неё в крови потребность создавать (и в отношениях) непонятные гигантские сооружения, как и у её предков, усеявших менгирами и кромлехами землю Бретани.
Жан Элизе Реклю истолковывал характер французов, выходцев из разных мест, по их малой родине. Да, и что это такое – малая родина? Неповторимый уголок, где состоялось токодвижение твоей души, открылся родник – необходимое начало, что питает и движет тебя.
