Внешнее несходство Локи — субтильного и трусоватого плута в песнях «Эдды» — и богатыря Амирани оборачивается их содержательным, мифологическим сходством: оба они по происхождению — первобытные великаны (то же происхождение имеет и титан Прометей), недаром их попытки освободиться от пут приводят к землетрясениям. Их конфликт с божественным миром словно предрешен их происхождением.
Мы видим, что миф о прикованном великане широко распространен у разных народов, не связанных прямо языковым родством. Исследователь индоевропейских мифов, написавший целую книгу о Локи, — Жорж Дюмезиль обнаружил в мифах народов Кавказа еще одного «родственника» Локи. Он также относился к роду мифических (эпических) богатырей, поколению великанов, которых на Северном Кавказе именуют нартами. Его имя — Сырдон, и в отличие от главных положительных героев нартовского эпоса, богатырей, поражающих врагов и чудовищ, он отнюдь не боец. Но нарты всегда готовы взять его с собой в поход, ибо его находчивость и острословие также нужны были в военном предприятии, как богатырская сила. Он выручал нартов и тогда, когда те попадали во власть великанов. Но не меньше он славился тем, что сеял распри внутри общины нартов. Он был виновником того, что, когда главного героя Сослана закаливали, делая его члены стальными, колода, поставленная на уголья, оказалась слишком короткой, и Сослан оказался до колен не закаленным. (Мы помним, что по вине Локи рукоять Мьёлльнира также оказалась слишком короткой — Тор не мог сразу сразить им Мирового змея.)
Далее с добродетельным героем Сосланом случилась история, которая более всего напоминает смерть Бальдра. Сослан (как и многие герои архаического эпоса) совершает героическую поездку в иной мир за чудесным растением и полудревней чает его в дар от вещей девы. Она предупреждает героя, чтобы на обратном пути он не брал ничего, что найдет на дороге (характерные запреты для тех, кто предпринимает столь рискованное путешествие). Сослан удерживается от того, чтобы подобрать попадавшиеся ему золотые предметы, но не видит беды, если возьмет валяющуюся на дороге шапку. Этой шапкой обернулся Сырдон, стремившийся выведать, есть ли у Сослана уязвимые места. Сослан оказался подвержен тому же тщеславию, что и Фригг (что женщине простительно), — он не мог не проговориться о своей уязвимости: правда, он сделал это в лесу, наедине со своим чудесным конем, но ведь при нем была и шапка-оборотень.
В результате сначала погиб конь героя (а гибель коня — знак судьбы для хозяина), а потом и сам Сослан. Откровенность героя и даже любопытство Сырдона не вполне понятно современному читателю: ведь коварный Сырдон был сам виноват, что Сослана не закалили до колен и, стало быть, знал его уязвимое место. Но в том-то и заключается мифологическое — и магическое — действие слова, что оно должно быть произнесено, имя названо, рассказано о происхождении любого явления, — тогда действия мифологических героев (и людей) будут успешными.
Успешным для Сырдона и гибельным для Сослана было его откровение в мифологическом лесу. Обратившийся в старика (или старуху) Сырдон подговаривает мифическое оружие — небесное колесо — ударить по коленям Сослана во время игры, которой тешатся нарты, проверяя неуязвимость своего героя. Нам уже приходилось говорить, что игра в мифологическом и эпическом мире — это не просто забава, но испытание и вызов судьбе. После смерти Сослана кара постигает «убийцу советом» — Сырдона, но и из могилы он продолжает сеять раздоры среди нартов.
Еще один жуткий эпизод роднит коварного Сырдона и злоречивого Локи. Один из нартов, у которого Сырдон украл корову (страшное преступление у кавказских народов), проник в его дом и убил его жену вместе с двенадцатью сыновьями. Мясо их нарт бросил в котел. Сырдон, чье горе породило творческое вдохновение, взял кисть одного из сыновей и натянул на нее двенадцать струн, сделанных из жил погибших детей. Так получилась арфа — фандыр. Локи не использовал для изобретения сети таких страшных материалов, но сам он был связан кишками своего сына…
Значит ли все это, что образ Локи находит разгадку на Кавказе? Иногда думают и так — ведь Снорри помещал прародину асов в Малой Азии, а ванов — на Дону, Танаисе, совсем поблизости от Кавказского хребта. Сырдон и Сослан — главные герои осетинского эпоса о нартах, а осетины — потомки древних скифов; Снорри называл Восточную Европу Великой Швецией, зная, что в античной традиции она именуется Великой Скифией…
Но мы должны помнить, что ученый исландец основывался в своих построениях на книжной античной традиции, а не только на дошедших до него преданиях.
Должны мы также помнить и о том, что коварство и предательство были оборотной стороной того героического быта, который был прославлен в мифах и эпических сказаниях конца родоплеменного строя. В скандинавских мифах оно было свойственно не только Локи, но и Одину — верховному богу.
Но есть в образе Локи нечто, что отличает его и от правителя Асгарда, и от прочих богов. Это — смех, который вызывают некоторые его поступки.
Смех в божественном мире
В мифе о замужестве Скади — «царевны Несмеяны» — Локи играет роль шута, выполняя непристойные пляски с козлом. Эта непристойность характерна для свадебных ритуалов, суть их — обеспечить удачный, плодовитый брак. Но поступок Локи имеет и высший смысл — смех, которым разразилась требующая возмездия великанша, был символом примирения — мира между Асгардом и Утгардом.
Комические положения, в которые попадает Локи, — когда Тьяцци в облике орла волочит его по скалам или когда жаждущий справедливого возмездия карл зашивает ему рот — могут показаться не менее грубыми, чем танец с козой (но не более грубыми, чем оплеухи Арлекина). Но и здесь комизм — знак того, что с героем не приключится худшая беда: плут вывернется, да еще с приобретениями для божественного мира. Так и самый серьезный из богов скандинавского пантеона — Тор — оказывается в комическом положении переодетой невесты в Ётунхейме; это положение, означающее крайнюю степень бесчестья в мире богов и людей, во враждебном мире великанов было спасительным — ведь так Тор (с помощью переодетого служанкой Локи) смог вернуть свой молот.
Иное дело — комизм перебранки. В нем возникают те же мотивы — переодевания и женовидности мужей, сексуальной неразборчивости, — но используются они в соответствующих песнях «Эдды» для ритуализации распри внутри мира богов. Один-Харбард насмехается над простодушным Тором не для того, чтобы способствовать его победам над великанами. Он демонстрирует исключительность своего морального статуса Отца распрей, который, как мы видели, далек от обычных представлений о добре и зле. Смех героев Одина, который мы еще услышим в главе об их эпических подвигах, воплощает их презрение к смерти и врагу — даже победившему.
Перебранка Локи неотделима от эсхатологического конца мира богов. Брань обратила священное пиршество в подобие поля битвы, ведь это перед боем в перебранке должны были участвовать витязи противоборствующих дружин. Нарушение мира в родственном Асгарду доме Эгира привело к конфликту в мире богов, к которому принадлежал насмешник Локи.
Неудивительно, что он — единственный из асов, не имевший религиозного культа, его именем не называли священных урочищ в Скандинавии. Лишь отдельные изображения на памятных камнях могут быть отнесено к мифам о Локи, на одном из них — личина Локи, губы которого заплетены ремешком…
Поездка Брюнхильд в Хель.
Фрагмент памятного камня с острова Готланд, Швеция
Религиозный культ. Отношения между людьми и мифологическим миром
Жертвоприношение и почитание богов; храм в Упсале
Религиозный культ был направлен на установление правильных и регулярных отношений с теми персонажами сверхъестественного мира, которые, как было известно из мифологии, могли вести себя совсем неправильно даже по отношению друг к другу, не то что к людям.
Поэтому совет Одина, преподанный им в «Речах Высокого» — не жертвовать без меры, ибо на дар ждут ответа, — соответствовал не только практике отношений в мире людей, но и тем отношениям в мире сверхъестественного, где все так же строилось на основе обмена (а часто и обмана). В Исландии, где были записаны «Речи Высокого», не было пышного религиозного культа и жречества, как не существовало и особого почитания Одина — ведь в Исландии не было конунгов и ярлов, тех, кто в первую очередь поддерживали культ этого бога войны.
Тем не менее именно исландцы сохранили песни об Одине и других богах скандинавского пантеона, вошедшие в «Старшую Эдду», и они принесли с собой культ, сложившийся в Скандинавии.
