Что заставляло ее благоговеть перед “старцем”: разврат ли, как утверждали одни, глупость ли или безумие, как считали другие, или что-либо иное, – судить не берусь. Убежден, однако, что не разврат. Но несомненно, что до конца дней “старца” она была самой ярой его поклонницей. Скорее всего, благоговение царя и царицы перед “старцем” оказывало наибольшее давление на ее небогатую психику.
Чем, в свою очередь, объяснить влияние Вырубовой на императрицу, на многое смотревшую ее глазами и позволявшую ей распоряжаться по-царски, – это для меня представляется еще большей загадкой. Императрице все же, несмотря на все особенности ее духовного склада, нельзя было отказать в уме. А Вырубову все знавшие ее не без основания называли дурой. И, однако, она была все для императрицы. Ее слово было всемогуще. В последнее время она часто говорила: «Мы», «мы не позволим», «мы не допустим», разумея под этим «мы» не только себя, но и царя, и царицу, ибо только от них зависело то, что «мы» собирались не позволять или не допускать. Одно остается добавить, что более бесталанной и неудачной «соправительницы», чем Вырубова, царь и царица не могли выбрать». (Шавельский Г.И. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Т. 1. М., 1996. С. 193–194.)
Лидер партии октябристов А.И. Гучков (1862–1936) враждебно относился к царской чете. Штабс-капитан М.К. Лемке (1872–1923), служивший при Штабе Царской Ставки в Могилеве, разделял взгляды эсеров и в начале 1916 г. записал по поводу слухов об А.И. Гучкове в своем дневнике следующее:
«2 [января], суббота.
Знакомый мне по печатанию в типографии Стасюлевича изданий «Сирина» владелец этой недавно основанной фирмы Михаил Иванович Терещенко бросил работу в киевском Красном Кресте, не видя в ней серьезного содержания из-за обстановки, в которую она поставлена сторонними обстоятельствами. Теперь он работает в киевском военно-промышленном комитете с моим знакомым проф. М.А. Воропаевым.
Умирает А.И. Гучков, отравленный, как сказал мне близкий к нему Терещенко, Распутиным и компанией (?). Терещенко не находит слов для характеристики происходящего во внутренней политике и при дворе. Иванова он считает более способным быть комендантом мирной крепости со служением молебнов и пр., Дитерихса – интриганом, Саввича – деятелем весьма отрицательного свойства. Очень хвалит генерала Крымова, а Алексеева считает единственным человеком в верхах армии; на победы вовсе не надеется». (Лемке М.К. 250 дней в Царской Ставке 1916. Минск, 2003. С. 4.)
Императрица Александра Федоровна продолжала в письмах давать супругу различные советы:
«Царское Село.
7 января 1916 г.
Мой родной, любимый душка,
Я получила твое милое письмо после того, как отослала свое, – спасибо от всего сердца. Как чудно, что ты можешь писать мне каждый день, я поглощаю твои письма с беспредельной любовью!
Н.П. (Саблин. – В.Х.) обедал у А., а потом провел вечер с нами. Ему опротивела Москва и вся грязь, которую там распространяют, и ему стоило многих трудов опровергнуть те ужасы, каких наслушались его сестры, и их ложные представления обо всем. Здесь он избегает клубов, но приятели сообщают ему очень многое. <…>
Милый, не знаю, но я все-таки подумала бы о Штюрмере. У него голова вполне свежа. Видишь ли, у Х. (А.Н. Хвостов, министр внутренних дел. – В.Х.) есть некоторая надежда получить это место, но он слишком молод. Штюрмер годился бы на время, а потом, если тебе понадобится Х. или если найдется другой, то можно будет сменить его. Только не разрешай ему менять фамилию: “Это принесет ему более вреда, чем если он останется при своей почтенной старой”, как – помнишь? – сказал Гр. А он высоко ставит Гр., что очень важно.
Знаешь, Волжин упорно несносен и не хочет помогать Питириму, не хочет уступить без твоего специального приказа: боится общественного мнения; Питирим хочет, чтобы Никон (архиепископ Вологодский и Тотемский. – В.Х.) (эта скотина) был послан в Сибирь, ты помнишь, а В. хочет послать его в Тулу. Митрополит же находит, что нехорошо оставлять его в центре России, а лучше держать его подальше, где он меньше может навредить. Потом у него есть еще хороший проект относительно жалования духовенству, а В. не согласен и т.д. Не попросить ли мне П. написать перечень того, что он считает нужным, а я тогда передам тебе, чтоб ты приказал В. исполнить? Пит. очень умен и отличается широтой взгляда, а у В. этого как раз нет, он запуган. <…>
Столько горя и печали, тревог и испытаний – они так изнуряют, а надо не сдаваться, но с твердостью встречать все. Мне бы хотелось повидаться с нашим Другом, но я никогда не приглашаю Его к нам в твое отсутствие, так как люди очень злоязычны. Теперь уверяют, будто Он получил назначение в Ф. Собор, что связано с обязанностью зажигать все лампадки во всех комнатах дворца! Понятно, что это значит, но это так идиотски-глупо, что разумный человек может лишь расхохотаться. Так отношусь к этой сплетне и я.
Ты ничего не имеешь против того, что я теперь часто вижусь с Н.П.? Но так как он через несколько дней едет (его друзья уехали), то он целый день занят, а вечерами совсем один и тоскует. В связи со всеми этими толками здесь и в Москве, будто его удалили из-за нашего Друга, ему нелегко покидать тебя и нас всех. И для нас тоже ужасна неизбежность расстаться с ним: у нас так мало истинных друзей, а из них он – самый близкий. Он бывает у нашего Друга, слава Богу. Я много с ним говорила и рассказала ему все о большой перемене нынешним летом: он не знал, что именно Он убедил тебя и нас в безусловной необходимости этой перемены ради тебя, нас и России (решение царя возглавить Верховное главнокомандование армией и флотом. – В.Х.). Мне уже целые месяцы не приходилось говорить с ним наедине, и я боялась заговорить с ним о Гр., так как знала, что он сомневается в Нем. – Боюсь, что это еще не прошло, – но если он увидит Его, то успокоится. Он очень верит Манусу (я не верю), и я думаю, это он восстановил его против Друга. И теперь он зовет Его Распут., что мне не нравится, и я постараюсь отучить его от этой привычки.
Сейчас гораздо теплее: вечером всего 1 градус, – такие перемены вредны для здоровья.
Что ты скажешь о Черногории? Я не доверяю этому старому королю и боюсь, что он замыслил злое, так как он ничуть не внушает доверия и, главное, неблагодарен. Что сделали бедные сербские войска, которые пошли туда? Италия внушает мне отвращение своей трусостью: она легко могла бы спасти Черногорию. Поклонись от меня милому старому По и генералу Вильямсу, и милому Бэбиному бельгийцу. Я уверена, что водосвятие было очень хорошо: такое красивое место внизу у реки, крутая улица и теплая погода!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
