— Значит, всё в порядке? — несколько встревоженно спросил Отто.
— Считайте это словами отпевания.
— Мы могли бы лечь, так было бы удобнее…
— О, нет! — простонала женщина. — Всё это уже невозможно.
«Поднимется и уйдёт! — испугался Скорцени. — И всё это уже никогда не повторится. Никогда! Уйдёт!..».
Вновь набрасываясь на неё, Отто из-за сумерек не мог видеть широко раскрытых, наполненных ужасом глаз княгини. Услышал лишь её пронзённое изумлением: «О Господи! Неужели опять?!».
Женщина попыталась защититься, сжать ноги, но прибегла к этому слишком поздно. Зарычав от наслаждения, мужчина впился руками в её тело и терзал его, терзал, то обессиленно сникая, то вновь поглощая, по-каннибальски овладевая всем существом партнёрши.
В этот раз они осели, а затем встали на колени вместе, двое грешных и двое святых.
. — Нельзя было так, Скорцени, — обессиленно положив руки на плечи, уткнулась ему в грудь Мария-Виктория. — Так не любят.
— Кто знает? Возможно, только так и следует любить.
— Так не любят, Скорцени, — едва выговаривала слова девушка. Дыхание княгини астматически прерывалось, и она буквально задыхалась, объятая бессилием и пресыщенностью. — Это было как расстрел. Нет, не «как», это и был тот, настоящий расстрел «на месте, без суда и следствия», через повешение, не подлежащий ни помилованию, ни оплакиванию. Меня больше нет, — Мария-Виктория отпустила его руки и, всё ещё стоя на коленях, опрокинулась навзничь, приваливаясь спиной к лежаку. — Я убита и похоронена на этом островке. «Любимица смерти» — кажется, так вы назвали меня? На самом же деле я всего лишь отпетая дрянь.
— Вы не правы: всё было так прекрасно. Вы… потрясающая женщина.
Ветер за стенами хижины всё усиливался. Его порывы проникали сквозь непрочные стены укрытия, напоминая, что здесь всего лишь север Италии, а вовсе не тропики. Тем более, когда природа подступает к осени. Скрип жердей напоминал поминальный плач по всем, чьи мечты о таком островке так никогда и не сбылись, поскольку им так и не повезло, как этим двоим.
— Теперь вы понимаете, Скорцени, почему этот островок называется Скалой Любви?
— Поведайте это миру, княгиня Сардони, — обер-диверсант рейха уселся на лежак и привалился к стене хижины, да так, что она чуть было не рухнула под тяжестью его тела.
— Не рассчитывайте, что стану пересказывать некую древнюю легенду. Назвавший его так, по всей вероятности, слыл…
— Эй, на острове?! Где вы там?! — неожиданно ворвался в их диалог хриплый голос Морского Пехотинца. Островитяне сразу же узнали его по характерному, американскому произношению немецких слов. — Вы ещё живы?
Ничего не ответив, княгиня и Скорцени приблизились к выходу и остановились у него с тоскливым чувством пленников, слишком уж сроднившихся с местом своего заточения. Как же им не хотелось возвращаться в суетный мир материка! Каким уютным и обитаемым казался этот доселе необитаемый островок!
Солнце ещё окончательно не зашло. Скала Любви всё ещё нежилась в его лучах, хотя там, в хижине, им казалось, что уже наступила глубокая ночь. Самого бывшего сержанта морской пехоты Джона Шеридана островитяне не видели, но понимали, что он находится буквально в нескольких шагах от них, за кустарником, у причала.
Прежде чем предстать пред его очи, они осмотрели каждый себя и друг друга.
— Ну, что тут скажешь? — попыталась сохранить чувство юмора Мария-Виктория. Тут и объяснять чего-либо нет никакого смысла, всё на нас написано, как на полотне Оноре Фрагонара.
— Пусть этот любимец смерти убирается к дьяволу, — проворчал Скорцени. — Предложите ему такую прогулку. И без него как-нибудь доберемся до виллы.
— В отличие от вас, господин штурмбаннфюрер СС, бывший морской пехотинец заботится о моём спасении.
— Вечная судьба диверсанта: выглядеть в глазах женщины настоящим чудовищем.
— В заливе поднимается шторм! — вновь прозвучал голос Джона Шеридана. — Мы решили, что вам трудно будет добраться до усадьбы. А главное, следует поторопиться.
Скорцени и княгиня вновь удрученно переглянулись. Они обнаружены и изобличены, поэтому отмалчиваться уже не было смысла.
— Своими страхами вы убиваете мои лучшие пиратские порывы! — наконец отозвалась Мария-Виктория.
— Рад слышать ваш голос, княгиня! — в самом деле возрадовался итало-американец.
Кое-как приведя себя в порядок, Сардони первой ступила на тропинку. Обер-диверсант рейха ступал за ней, как безнадёжно провинившийся раб за своей владелицей, твердо зная, что прощения ему не будет.
Сержант ждал их, стоя посреди причала. Парусиновые штаны его и рукава рубахи были закатаны, оголяя волосатые босые ноги и являя взору загорелые мускулистые руки. Вид его был одновременно и воинственным, и по-крестьянски убогим.
— И что же вас так встревожило, сержант? — поинтересовался Скорцени, даже не пытаясь скрывать своего недовольства. — Насколько я помню, сигнала SOS мы в эфир не посылали.
— К вашему сведению, господин штурмбаннфюрер, генуэзский залив — подлейший из лигурийских заливов. И если вам угодно будет выслушать собственное мнение сержанта морской пехоты…
— Разве что «подлейшая»…
— Предлагаю сесть в мою шлюпку — она чуть побольше — и положиться на мой опыт. На всякий случай я захватил два спасательных круга. Вашу шлюпку я приведу завтра утром.
— Будем благоразумны, а, господин Скорцени? — вопросительно взглянула на обер-диверсанта Мария-Виктория.
— Если я кому-то и позволяю командовать собой, гак это сержантам морской пехоты, — заверил её штурмбаннфюрер сквозь полусжатые зубы.
От Скорцени не скрылось, как придирчиво осматривал Морской Пехотинец владелицу «Орнезии», когда она проходила мимо. Янки всё понял, и в душе, очевидно, завидовал, что не оказался на месте эсэсовца, которого, будь его воля, тотчас убил бы, и не только потому, что тот служит в СС. Но он получил приказ не высовываться.
Американской разведке тоже нужен был такой вот послевоенный диверсионно-политический анклав, каким представлялась ей ватиканская вилла «Орнезия» — с её хозяйкой-разведчицей и полным набором представителей чуть ли не всех европейских спецслужб. В аналитическом центре справедливо предполагали, что после капитуляции Германии все эти разведчики превратятся в союзников, а сама «Орнезия» — в международный шпионский центр, в том числе и в центр связи между американской разведкой и католической церковью, с её необозримыми географическими и людскими возможностями.
Когда уже на берегу бухты Орнезии Скорцени подал девушке руку, чтобы помочь выйти из шлюпки, она склонилась ему на плечо и прошептала:
— Так вы знаете, почему этот островок называется Скалой Любви?
— Сгораю от нетерпения услышать наконец вашу легенду.
— Это не легенда, а документалистика. Святая правда, подтверждаемая клятвой на Библии.
— Если учесть, что ни над одной книгой, священной или безбожной, не произносили столько лжи, как над Библией… По-моему, она только для того и придумана, эта «клятва на Библии», чтобы позволить врунам дурачить всю остальную публику.
— Не святотатствуйте! — по-школярски, за рукав одернула его Сардони. — Вы же христианин.
— Признателен за напоминание.
Ступив ещё несколько шагов, княгиня оглянулась на Морского Пехотинца. Тот возился со шлюпкой. Вытолкав на берег, он теперь пытался понадежнее закрепить ее у причала и, казалось, не обращал на них никакого внимания.
Решив, что они отошли на достаточно безопасное расстояние, Мария-Виктория остановилась и, глядя на чернеющий вдали, на фоне угасающего неба, островок, произнесла:
— Вы вот спросили, с какой стати островок называется Скалой Любви. Понятия не имею, кто, когда и почему назвал его так, но отныне он будет иметь воистину правдивое толкование. Потому что и расстреляли меня на этом островке без любви, и похоронили на нем тоже без сочувствия и оплакивания.
— И даже похоронили… — то ли спросил, то ли покаянно подтвердил Скорцени. — Парадоксальное толкование. Будущим поколениям оно достанется в виде ещё одной тайны виллы «Орнезия».
— Да, мой штурмбаннфюрер, я так и погребена была… расстрелянной без любви.
— Тогда уж называйте его островом Расстрелянной Любви, — иронично заключил обер-диверсант рейха. — По крайней мере, это будет во фронтовом духе.
Услышав новое название, Мария-Виктория вновь остановилась и на какое-то время, забыв о своём спутнике, смотрела на островок с таким душевным рвением, словно только в нём и видела своё спасение.
— «Остров Расстрелянной Любви»? Это будет слишком жестоко.
Скорцени снисходительно рассмеялся.
— Не вижу причины, — усовестила его девушка. — Наделяя его этим названием, вы ведь совершенно не думали о том, что война не вечна. А каково будет островку жить с таким названием сотни лет спустя, после войны, после нас и после нашей эпохи?!
