Ты видишь расчлененные тела своих друзей. Видишь ошмётки на полу, в которых еще теплится жизнь, а у этой суки хватает наглости говорить о продуктивности?
— Мы не начинали убивать, — говоришь ты.
— Не знаю. И знать не хочу. Повторюсь: это не моя работа. — Бейтс тычет пальцем через плечо, в сторону двери за спиной, через которую она вошла в комнату.
— Там, — говорит она, — убийцы твоих друзей. Они безоружны. Когда ты войдешь туда, камеры уйдут в оффлайн и останутся выключенными на протяжении шестидесяти секунд. За все, что случится за это время, ты ответишь только перед своей совестью.
Подвох. Тут должен быть подвох.
— Чего тебе терять? — интересуется Бейтс. — Мы и так можем сделать с тобой все, что заблагорассудится. Нам даже причины особой не понадобится.
Ты нерешительно берешь пистолет. Бейтс тебя не останавливает.
Она права, понимаешь ты. Терять тебе совершенно нечего. Ты встаешь на ноги и, позабыв о страхе, тычешь ей стволом в лицо.
— Зачем мне уходить? Тебя я могу пристрелить и здесь. Она пожимает плечами.
— Попробуй. По мне, так упустишь шанс.
— Значит, я захожу, выхожу через минуту — и что тогда?
— Тогда поговорим. — Просто…
— Считай это жестом доброй волн, — говорит она. — Или даже возмещением.
Дверь открывается перед тобой и закрывается позади. Вот и они, все четверо, распластанные по стене, точно кордебалет распятых Христосов. Их глаза больше не сияют. В них плещется только животный ужас, да перевернутые отражения столов, стоящих в комнате. Когда ты смотришь им в глаза, двое христосов марают штаны.
Сколько осталось? Секунд пятьдесят?
Немного. Будь у тебя чуть больше времени, ты бы многое наворотить успела. Но хватит и того, так не хочется злоупотреблять любезностью этой… Бейтс.
Потому что с ней, похоже, можно будет договориться
* * *
В других обстоятельствах лейтенанта Аманду Бейтс отдали бы под трибунал и в течение месяца расстреляли. Неважно, что четверо погибших были виновны в многочисленных случаях изнасилований, пыток и убийств; на войне люди всегда так поступают. Ничего не меняется. На войне нет никакой порядочности, никакого кодекса поведения, кроме командной цепочки и боевого строя. Разбирайся с опрометчивыми, если положено, карай виновных, если должен, хоть бы для блезиру. Но ради всего святого — вначале закрой дверь. Никогда не давай врагу удовольствия видеть раздоры в твоих рядах, ему положено лицезреть лишь единство и стальную уверенность. Среди нас могут быть насильники и убийцы, но, Господь свидетель, это наши насильники и наши убийцы.
И уж во всяком случае, не годится давать право на месть какой-то террористской мочалке с сотней наших скальпов за поясом.
Но с результатом не поспоришь: договор о прекращении огня с третьей по численности франшизой реалистов в западном полушарии. Немедленное сокращение террористической активности на сорок шесть процентов по всей задействованной территории. Безоговорочное прекрашение нескольких уже начатых кампаний, которые серьезно подорвали бы работу трех крупных хранилищ тел и полностью вынесли бы Дулутскую зону предподготовки. И все потому, что лейтенант Аманда Бейтс, нащупывая решение первого боевого задания, рискнула использовать сочувствие как оружие.
Это было сотрудничество с врагом, это была измена, это было предательство товарищей. Такие вещи положено делать дипломатам и политикам, а не солдатам.
Но! Результат.
Все это можно было прочесть в личном деле: инициатива, воображение, готовность победить любыми средствами и любой ценой. Возможно, эти склонности следовало пресечь или слегка смягчить. Спор мог продолжаться до бесконечности, если бы история не просочилась в прессу — а это случилось, и у генералов на шее оказалась героиня.
Где-то посреди трибунала смертный приговор Бейтс превратился в оправдание; вопрос заключался только в том, где оно пройдёт — в тюрьме или на офицерских курсах. Как оказалось, Ливенворт[53] совмещает и то и другое; база так туго стиснула отступницу в объятьях, что повышение в звании ей было почти гарантировано, если, конечно, Аманда выжила бы. Три года спустя майор Бейтс отправилась к звездам, где отметилась странной фразой: "Сири, мы готовимся к грабежу со взломом…" В ней сомневался не только Шпиндель. Другие тоже интересовались, чем объясняется ее назначение: превосходной подготовкой или удачным разрешением пиар-кризиса. Я, разумеется, своего мнения не имел, но прекрасно понимал, отчего некоторым Бейтс казалась обоюдоострым оружием. Когда судьба мира висит на волоске, хочется особенно внимательно приглядеться к человеку, чья карьера началась сотрудничеством с врагом.
Если вы это видите — оно,
скорее всего, не существует.
Кейт Кио,
"Основания для самоубийства"[54]
Мы сделали это пять раз. На протяжении пяти оборотов подряд мы бросались в пасть чудовищу, позволяли ему пережевывать нас триллионом микроскопических зубов, покуда "Тезей" не выдергивал нас на поверхность, чтобы склеить наново. Спотыкаясь и вздрагивая, ползали мы по кишкам "Роршаха", по мере сил сосредотачиваясь на ближайших задачах и стараясь забыть о призраках, что щекотали нам средний мозг. Временами стены вокруг нас начинали шевелиться. Временами нам это лишь мерещилось. Временами мы прятались в колоколе, пока ионные и магнитные вихри лениво проплывали мимо, точно капли эктоплазмы в кишечнике бога-полтергейста.
Временами нас накрывало на открытом месте. Банда начинала вздорить сама с собою, не в силах отличить одну личность от другой. Я как-то провалился в нечто вроде осознанного паралича, покуда чужие руки волокли меня вдаль по коридору; к счастью, другие руки вернули меня домой, а голоса, нагло заявлявшие о своей реальности, уверяли, что мне все привиделось. Аманда Бейтс дважды находила Бога, видела сукина сына прямо перед собой, без тени сомнения знала, что творец не просто существует, но говорит с ней, и только с ней одной. Оба раза она теряла веру, стоило нам затащить её под колокол, но до этого положение бывало непростым: её солдатики, пьяные от электричества, но по-прежнему управляемые по линии визирования, покидали свои посты и неуверенно поводили стволами по сторонам, заставляя нас нервничать.
Пехота мерла быстро. Некоторые не могли выдержать и одной вылазки; какие-то дохли за минуту. Самые стойкие оказывались самыми неторопливыми: полуслепыми, туповатыми, каждую команду и каждый ответ они протискивали через экранированные микрофоны пронзительным высокочастотным скрипом. По временам мы укрепляли их ряды другими, говорившими на оптических частотах: быстрыми, но нервозными и еще более уязвимыми. Вместе они охраняли нас от противника, до сих пор так и не показавшего своего лица.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
