снег. Запросив через верхнего вахтенного «Добро», поднялся по сходне, отдав честь военно-морскому флагу, через дверь в ограждении рубки лодки добрался до верхнего рубочного люка, по вертикальному трапу спустился в центральный пост и доложил дежурному по кораблю о прибытии. На пульте ГЭУ меня уже ждали…
Ночь, выход на минимально контролируемый уровень мощности, пульт атомохода… На пульте ГЭУ — трехлитровая банка со спиртом, вскрытая банка тараньки, нарезанный лимон, дольки и шкурки апельсинов и стаканы с коньяком… Телекамеру завесили фуражкой, чтобы замполит не мог видеть, что происходит на пульте…
Осуществляем физический пуск реактора в ночь на Новый год! Наши штабы планировали только так — в Новый год! И никак иначе. Чтобы служба раем не казалась!
Задницами опираясь на пульт атомной энергетической установки, подняли стаканы «За Новый год!», «За наших дам!», «За тех, кто в море!» и пошло…
…Ввод ГЭУ провели, по три стакана коньяку в каждом глазу, но без замечаний. Бог миловал!
Здесь, наверно, уместно сказать, что страха перед чудовищной силой атомной энергии не было. Была уверенность в себе, в своих знаниях и жесткая требовательность к подчиненному личному составу, участвующему в работах по перегрузке реакторов. Была постоянная личная учеба и личный контроль за исполнением инструкций. Была уверенность и свойственный молодости здоровый «пофигизм» — все будет нормально.
Точно скажу: «Страха не было». Молодость притупляла страх, а технические знания и опыт физиков-атомщиков, отработавших до нас на практике все эти ядерно-опасные операции, придавали уверенности в собственных силах.
Страха не было. Это сейчас, десятки лет спустя, я понимаю, что ходили мы тогда, что называется, «под Богом». Но все обошлось.
К сожалению, не всегда обходилось. Были на флоте и аварии. Одной из самых тяжелых была та, что произошла на востоке страны на Тихоокеанском флоте при перезарядке реактора на атомной подводной лодке. Перезагрузка ядерного топлива производилась с нарушениями требований ядерной безопасности и технологии, поскольку при этих работах использовались нештатные подъемные приспособления. В момент, когда начался подъем (так называемый «подрыв») крышки перегружаемого реактора, рядом с лодкой прошел катер. Поднятая им волна вызвала колебания плавучего крана, поднимавшего крышку. Компенсирующая решетка из-за перекоса вместе с крышкой поднялась выше критического уровня, реактор пошел в разгон… — в результате внутри лодки произошел мощный тепловой взрыв реактора, повлекший пожар. Взрыв привел к выбросу радиоактивного топлива. В воздухе оказались радиоактивные вещества: изотопы урана, цезия, стронция, которые были разнесены ветром. В центре взрыва уровень радиации составил 90 тысяч рентген в час. Выброшенные взрывом в атмосферу радиоактивные вещества выпали на местность, образовав радиоактивную полосу длиной до 30 километров. Погибло 10 человек, радиационному облучению подверглись 290 человек, многие из которых имели тяжелые и крайне тяжелые формы острой лучевой болезни. Атомная подводная лодка была полностью выведена из строя.
При перегрузке и первом физическом пуске реактора мы имеем дело со сложнейшими техническими системами. В целом, вероятность аварий на них меньше, чем у простых систем, но если что-либо случится, последствия, как вы понимаете, более масштабные и ликвидируются тяжелее.
Перед Новым годом вызвали меня и моего товарища капитан-лейтенанта в отдел кадров флотилии. Задали единственный вопрос: «Согласны ли мы с повышением уйти на другую флотилию?» На деле это означало бросить жилье, налаженный быт и начать все сначала. Капитан-лейтенант взял паузу, чтобы посоветоваться с женой. Я тут же четко ответил: «Согласен». Перевели с повышением только меня одного…
В конце темного, снежного, холодного февраля 1976 года я прибыл к новому месту службы на другую флотилию, в другой поселок. Он располагался недалеко от Ара-губы.
По прибытии представился своему начальнику — капитану 2-го ранга, недавно командовавшему электромеханической боевой частью атомной подводной лодки, а теперь — «Лабораторией физического пуска реакторов». Это был среднего роста, плотный с круглым лицом и носом-картошкой человек. Глядя на него, сразу начинаешь понимать, что флот у нас — «рабоче-крестьянский» и сами мы — дети «рабочих и крестьян». Лишь со временем я узнал, насколько опытным и волевым был этот человек, известный на флотилии балагур, в грош не ставящий вышестоящих начальников, но за своих подчиненных стоявший горой. Мы сразу стали называть его Шеф.
Шеф — приказал, Шеф — требует, Шеф — гневается…
Так случилось, что организовывать и начинать работы по физическим пускам реакторов атомных подводных лодок нам пришлось с ним вдвоем. В последующем на должность «научного руководителя» к нам прибыл офицер, за которым со временем закрепилась прозвище «Смельчак — всего боится», потому что он очень не любил брать ответственность на себя. Я же исполнял обязанности старшего инженера — физика. Были в моем подчинении еще два офицера — лейтенанты, которых предстояло обучить и ввести в курс дела.
Однажды Смельчак — всего боится, нервничая и напрягая без нужды обстановку, подлетел ко мне с вопросом:
— Когда будут предоставлены расчеты по последним замерам?
Я, намеренно выждав «годковскую» паузу — паузу человека, знающего о работе больше, чем он, наш «научный руководитель», с расстановкой ответил:
— Люди работают… Доклада не поступало.
Смельчак — всего боится буркнул что-то невнятное в ответ, но от меня отстал.
Расчеты результатов физических пусков выполнялись нами вручную и требовали значительного времени. В те годы электронных калькуляторов у нас не было, все математические расчеты делались вручную, с помощью логарифмических линеек. У меня была большая, как тогда в шутку называли «профессорская» логарифмическая линейка, длиной в полметра. Все расчеты приходилось проверять и перепроверять. Находились виртуозы, которые на логарифмической линейке проводили чудеса вычислений. Правда, во время моей стажировки в Атомном институте я видел и работал на немецком малогабаритном электронном калькуляторе, но то было в столице, в ведущем научно-исследовательском институте страны. Очень трудоемкими по времени были работы по построению и вычерчиванию вручную графиков и таблиц. Вообще, все вычисления требовали тщательности, ибо от их точности зависели конечные результаты и значения запаса реактивности активной зоны реактора, а в, конечном итоге, и сроки нахождения атомной лодки в море на боевом дежурстве. Как и в любом сложном деле, в нашей работе мелочей не было.
Основная задача, стоявшая перед нами — расчет запаса реактивности перед выходом на боевую службу. Эти данные позволяли командованию принять решение о возможности или невозможности выхода атомной подводной лодки в автономное плавание. На первых порах я был единственным офицером, прошедшим курс обучения в Атомном институте и имевшим официальный допуск к этим работам, поэтому основная рабочая нагрузка пришлась на меня. Я понимал, что, даже находясь далеко за Полярным кругом, необходимо быть в курсе последних научных изысканий в ядерной
