И он весьма натурально кашлянул.
Косухин проигнорировал последние слова и вопросительно поглядел на Берг.
– Господин Арцеулов упросил вашего брата подержаться за штурвал, – улыбнулась девушка, и без всякого перехода добавила: – Бодомган не отвечает.
Степа вскочил, накинул полушубок и поспешил в кабину, но на полпути встретился с возвратившимся оттуда Арцеуловым. Тот поглядел на Степу так, что Косухину расхотелось куда-либо идти, и надел шлем. Степа поспешил последовать его примеру.
– Мы над Бодомганом, – сообщил капитан. – Огней нет. Полковник будет садиться… Наталья Федоровна, он вас зовет…
Берг кивнула и встала. Степа поглядел на девушку и нерешительно поднялся.
– Сидите, Степан Иванович, – остановил его Богораз. – Там вы ничем не поможете.
Самолет внезапно изменил курс и стал снижаться, а затем начал описывать круг. За иллюминатором было темным-темно, лишь над горизонтом слабо светил лунный серп. Под колесами машины мелькала белая, в темных разрывах степь. Внезапно внизу показались несколько одноэтажных домиков, какие-то сараи и решетчатая вышка.
Машина сделала еще круг, «Муромец» взревел моторами и резко пошел на снижение. Дверь в рубку отворилась, и на пороге появилась Берг.
– Меня выгнали, – сообщила та. – По-моему, это дискриминация слабого пола. Мы садимся, господа…
Самолет мчал уже над самой землей. Арцеулов видел, как с каждым мгновением приближается ровная, покрытая сухой травой степь. Снега, как он заметил, почти не было – только местами мелькали небольшие пятна.
Легкий толчок возвестил о том, что многотонная машина коснулась взлетной полосы. Почти сразу же самолет стал подрагивать, резко бросаясь из стороны в сторону. Это продолжалось несколько долгих минут. Наконец, «Муромец» замедлил ход и не спеша, как бы неохотно, остановился.
Их встретила тишина. Даже ветра не было слышно. Вокруг лежала тьма, не горело ни огонька, и здания аэродрома еле проглядывали сквозь черноту ночи.
– Надо взять оружие, – Арцеулов почувствовал себя вновь привычной обстановке. – Господин полковник, что нам здесь надо?
– Горючее… Надо заправиться, капитан. Это российская авиабаза еще с тринадцатого года. Месяц назад здесь все было в полном порядке…
– Месяц назад еще не пал Иркутск, – Ростислав поспешил достать из машины оба карабина.
Оружие им не понадобилось – огромный аэродром был пуст. В заброшенных домах остались забытые вещи, двери складов были открыты настежь, а сорванный трехцветный флаг лежал неподалеку от поваленной мачты.
В одном из складов удалось найти несколько бочек с бензином. Полковник завел моторы и подрулил прямо к воротам, после чего пришлось долго возиться с намертво запаянными бочками. Лишь через несколько часов удалось заправить баки – правда, теперь все, включая Берг, благоухали бензином и маслом, перепачкав не только рукавицы, но и полушубки.
– Отдохнем? – не выдержала Наташа, кивая на казавшийся теперь таким гостеприимным салон «Муромца».
– Отдыхайте, – согласился Лебедев. – А я – за штурвал. Барометр, признаться, мне совсем не нравится…
– А че с ним? – удивился Косухин, слабо разбиравшийся в барометрах.
– Падает…
Оказавшись в салоне, Степа поспешил забраться на койку. Вновь захотелось спать – сказывалось напряжение последних нескольких дней.
…Он долго падал в бесконечную черноту, но вот впереди засверкал желтоватый свет, темная завеса лопнула, разлетелась в клочья. Косухин увидел себя на каменистой площадке между двумя уродливыми, источенными ветром скалами. Степа поразился реальности сна – в том, что он спит, сомнений не было – и тут увидел «Муромца». Аэроплан стоял совсем рядом, шагах в двадцати. Косухин ахнул: кабины у самолета не было, она исчезла, сжатая почти в гармошку. «Муромец» стоял, накренившись и уткнувшись носом в скалу, левый мотор дымился, по корпусу прошли глубокие трещины. Рядом с открытым люком лежало несколько вещевых мешков, к которым был прислонен карабин. Косухин посмотрел направо и с облегчением вздохнул – он увидел самого себя. Тот, другой Степа, стоял рядом с Берг и Богоразом, чуть дальше он заметил Арцеулова с перевязанной головой, брата же почему-то не было. Степа вгляделся и похолодел – все четверо стояли у невысокого могильного холма, рядом валялись две лопаты, а поверх наспех набросанной серо-желтой земли темнел черный летный шлем.
Косухин попытался крикнуть, заорать, но слова вязли в бездонной тьме, исчезали, таяли… И тут Степа почувствовал, что он не один. Рядом стояла женщина в платье сестры милосердия.
– Ксения… вы…
Он не договорил и нерешительно умолк. Женщина, глядевшая на него – стоявшего у могилы, медленно повернула голову:
– Мне очень жаль, Степан. Я могла бы что-то сделать на земле, но в небесах нет опоры. Даже таким, как я… Попросите Ростислава, пусть отдаст перстень вашему брату, пока вы в воздухе. Это спасет – но не от предательства. Прощайте…
Внезапно перед глазами закружились какие-то черные клочья, все погрузилось во тьму…
Его разбудила Берг. В кабине было уже светло. В лучах утреннего солнца лицо девушки показалось Степе утомленным и немного растерянным.
– Фу ты! – выдохнул Степа. – Снится же! Как там дела, Наташа?
Девушка вздохнула, покачала головой:
– Впереди облачный фронт. Это плохо, Косухин. Очень плохо…
Слово «фронт» было более чем понятным. Правда, фронт назывался обычно Восточным или Западным, куда следовало регулярно посылать лучших товарищей-коммунистов. О существовании облачного фронта Степа до сего дня не подозревал, но сразу же вскочил и поспешил в кабину.
Под колпаком машины тянулась ровная желтая степь, покрытая невысокими холмами. Мелькнуло что-то маленькое, похожее на каплю странной формы, и Степа с трудом сообразил, что это юрта. Впрочем, незнакомый пейзаж почти не интересовал Косухина – он смотрел на небо.
Оно было обычным, бледным, но впереди, у самого горизонта, темнело что-то, напоминающее серо-желтую башню. Она была еще далеко, но с каждой секундой росла, словно разворачиваясь и раздуваясь. Лебедев заметил брата и что-то сказал. Степа поспешил надеть шлем.
– Выспался? – повторил брат и, не дожидаясь ответа, бросил: – Дуй обратно! Пристегнись, в салоне есть ремни. И другим скажи.
– Ага, – кивнул Степа, хотя слово «пристегнись» ему совсем не понравилось. – Коля, а нельзя этот… фронт… ну, обойти? Или выше подняться?
Брат коротко рассмеялся и покачал головой:
– Мало топлива. А выше мы просто не потянем. Какой потолок у «Муромца», помнишь?
– Ну… версты две.
– А тут раза в три повыше. Все, катись!
– Ага, – обиделся Степа и пошел обратно в салон.
Он даже не стал надевать шлема, – разговаривать ни с кем не хотелось. Оставалось прилечь на койку. Но полежать не удалось – самолет внезапно тряхнуло, затем еще раз, еще…
Косухин поглядел в иллюминатор: там клубилось что-то темно-серое, страшное…
Что-то прокричала Берг, но Степа ничего не услышал. Он оглянулся: белый гад Арцеулов сидел на своей койке, листая книженцию про Ника Картера. На пальце правой руки тускло блестел знакомый перстень.
«Попросить на время, что ли? – безнадежно подумал Косухин, вспоминая свой страшный сон. – Так ведь не отдаст, беляк!». Но, поразмышляв еще немного, он все же встал и, едва не упав при следующем толчке, подсел к капитану и подключил проводки шлема в ближайшую розетку. Арцеулов поднял голову, не без удивления поглядев на Степу.
– Эта… поговорить бы надо.
– Слушаю вас, господин красный командир, – тон беляка не обещал ничего доброго, но Степа все же решился.
– Ты в сны веришь?
– Что?! – поразился Ростислав. Он уже хотел было съязвить что-нибудь подходящее к случаю, но взглянул на растерянное лицо краснопузого и сдержался.
– Не очень… Я чем-то могу помочь?
– Сон мне был… Что грохнемся… Так я подумал, про перстень – он ведь вроде как помогает. Ты… Отдай его брату. Пока мы не сели…
Арцеулов удивился еще более, автоматически взглянул на черненых змеек на массивной печатке. В словах Косухина была логика. В отличие от Степы, Арцеулов прекрасно знал, что такое атмосферный фронт. Лебедев, сидевший за штурвалом аэроплана, сейчас как никогда нуждался в удаче. И если перстень в самом деле может помочь…
Внезапно вспомнились слова странного чеха. «Никогда не снимай…». Капитан встал, снял шлем и решительно направился в кабину. Степа вскочил и пошел следом.
Полковник Лебедев был внешне совершенно спокоен. Даже его широкие кисти не держали штурвал, а, казалось, лишь лежали на нем. Богораз сидел в соседнем кресле. Нелепые очки вновь исчезли, серые глаза смотрели строго, почти сурово, губы изредка шевелились – студент что-то говорил Лебедеву, а тот чуть заметно кивал, не отводя глаз от того, что было за стеклом кабины. Там клубилась тьма.
