«И вам бы брату нашему наияснейшему великому Государю Владиславу Четвертому Божией милостью королю польскому и великому князю литовскому вечное докончанье блаженные памяти отца нашего великого Государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии Самодержца и вашего королевского величества своею государевою грамотою за своею государевою печатью с нами великим государем и царем и великим князем Алексеем Михайловичем всеа Русии Самодержцем с нашим царским величеством подкрепити…»[291].
Во-вторых, Владислав Четвертый недавно перед там женился вторым браком на Марии Людовике Гонзаго и его следовало поздравить, а заодно попытаться выяснить отношение к России новой супруги короля. Почему-то российское правительство уделяло большое внимание политическим симпатиям королевы, видимо, было наслышано о большом влиянии женщин на власть имущих мужчин в растленной Европе.
Традиционно в Москве опасались умаления царского достоинства во время дипломатических процедур, увязывая это с непризнанием суверенитета российской монархии как в отношении определенных территорий, так и в отношении царского статуса как помазанника Божия. Умаления этого достоинства можно было ожидать от кого угодно: от короля, королевы, панов Рады, просто от шляхтичей, от духовенства, от послов других держав. Поэтому царские послы получали подробнейшие и громадные по объему инструкции с описанием того, как должно почитаться в Речи Посполитой достоинство царского величества и как следует поступить при недостаточном почитании оного. «А будет великие послы боярину и наместнику Вологоцкие Василью Ивановичу с товарищи придут х королю на посольство и в то время будут при короле иных государей послы или посланник и послам великим посольства не править и идти из полаты вон. А молвить что им при иных послах и посланникех посольства править не показано»[292]. «И хто быдет от короля на встрече с какова чину какова им у стола будет честь, хто их станет подчевать и что с ними король или с панов рады поговорят и им то все записати. А против королевских и панов рады слов держати ответ остерегательно как бы государскому имяни и к чести к повышению»[293]. «А будет король против государева имяни не встанет и про государево здоровье спросит сидя и послам великим боярину и наместнику вологоцкому Василью Ивановичу Стрешневу с товарищи говорити: ведомо вашему королевскому величеству самому, что про великого государя нашего царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии самодержца про его царского величества здоровье де великие государи христианские и мусульманские спрашивают стоя»[294]. И так далее.
Особенно опасались в московском правительстве неприятностей от действий магнатов и шляхты. Такими действиями могли быть, например: задержание посольства на территории воеводства, которым управлял магнат, опять же умаление царского достоинства (неполное его титулование в любых сочинениях польских авторов (шляхтичей)) и еще более серьезные вещи, о которых речь пойдет далее. Из инструкции того же посольства боярина Стрешнева: «И учнут говорити, что король на Сойме с паны радою в дальнех городех. И им бы подождати как у короля сойм минетца. И где им король велит быти в ближних гор од ex и они им о том ведомость учинят. И послом великим боярину и наместнику вологоцкому Василью Ивановичу Стрешневу с товарищи говорити: посланы они от великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии самодержца и многих государств государя и обладателя от его царского величества к брату его к наияснейшему великому государю их Владиславу Четвертому Божиего милостью королю польскому и великому князю литовскому и иных краев королевскому величеству о самых о надобных о великих делех. А велено им ехати х королевскому величеству наспех. И они б отпустили их к королевскому величеству не мешкая. А они едут х королевскому величеству и в дальние городы. И говорити о том накрепко чтоб их отпустили х королю не задерживая»[295].
Вопрос об умалении царского имени частными лицами в Речи Посполитой, а, следовательно, по мнению отечественной дипломатии, и непризнании территориальной целостности московского государства, поднимался во время посольства 1644 г. боярина князя Львова и думного дворянина Пушкина. В статейном списке (отчете) этого посольства читаем речь посла князя Львова: «А великого государя нашего его царское величество именование великому государю вашему его королевскому величеству и впредь будущим государям польским и князем литовским и всем панам рады всей Речи Посполитой Коруны и великого княжества литовского описывать и на всяких станах людем именовать по его царскому достоинству великим государем царем и великим князем всеа Русии самодержцем с полным его государским тителы и брата его великого государя вашего его королевское величество именование его описывать столькими ж титлами по посольскому договору»[296]. «Государь наш его царское величество к брату своему к великому государю вашему к его королевскому величеству послов своих и послам <…> к королевскому величеству о том с ними писал чтоб королевское величество тем людем которые такое зло делали великого государя нашего его царское величество именование писали не по пригожему обоих великих государей вечного утвержденья неостерегая его царского величества чести велел за великие вины учинить казнь, а за меньшие вины велел учинить наказание жестокое»[297]. Здесь стоит заметить, что польский король, даже если бы захотел, никого из шляхты казнить не мог. Приговор выносил только сословный суд (см. главу 1 настоящей работы). Здесь мы видим либо злонамеренное выдвижение заведомо невыполнимых требований со стороны российского правительства, либо незнание им законодательства Речи Посполитой, то есть налицо некомпетентность служащих Посольского приказа, готовивших «Наказ» посольству. Наиболее вероятна первая причина. Это, скорее всего, попытка оказать давление на короля с тем, чтобы он «попридержал» магнатов и шляхту вообще. Попытка, надо сказать, не имеющая особых шансов на успех, так как власть короля в середине XVII в. уже была практически номинальной, что мы и показали в первой главе.
Но более всего московские власти опасались, что кто-либо из польских магнатов, как это уже бывало в начале XVII в., «запустит» в Россию нового самозванца. Хотя власть новой династии была крепка и легитимна в глазах российского общества и ее элиты, тем не менее пристальнее всего из Москвы следили именно за процессом воспроизводства самозванцев на территории Речи Посполитой. Сбор информации на эту тему, видимо, был поставлен чрезвычайно хорошо. В середине XVII в. «царевичей Дмитриев», разумеется, больше не было, зато появились сын царя Василия Шуйского и сын Марии Мнишек и Лжедмитрия Первого. На территорию России они не переходили, но сам факт их появления крайне раздражал российское правительство. (Вспомним еще раз, что XVII в. зовется «бунташным», а означает это, что из любой «искры» могло разгореться настоящее «пламя»).
В отчете посольства князя Львова 1644 г. по поводу «самозванческого» вопроса читаем: «Ведомо великому государю нашему царю и великому князю всеа Русии самодержцу царскому величеству учинилось подлинно что в прошлом <…> году в генваре пришел и с Черкас в Польшу в Самборщину к попу вор лет в тридцать или мало больше. И учал у того попа жить в наймитах для работы. <…> И тот поп увидел у того вора на спине воровское пясно написано. И отвел его в монастырь к архимариту (Илецу?). И ему и архимарит осмотря у того вора пясно отвел ево х подскарбею коруному х Яну Миколаю Даниловичу. И подскарбей Ян Миколай Данилович того пясна на нем осматривал и ево распрашивал и он назывался князь Семеном Ва сильевичем Шуйским царя Василья Ивановича сыном. А пясно де у него на спине то знак будто от царского сына. А взяли де ево черкасы в те поры как царя Василья Ивановича с Москвы повезли в Литву и с тех мест жил он в черкасех. И подскарбей держал ево у себя и сказывал про него и про его признаки коруны польской шляхте и всяких чинов людем. И шляхта и вся Речи Посполитая приказали подскарбею его беречь и на корм и на платье приказали ему давать из скарбу. И подскарбей того вора отослал опять в тот же монастырь к архимариту (Илецу?) для ученья руской грамоты языку. И на платье и на корм давал ему подскарбей из скарбу. И нынче тот вор в Польше. Да государь же ваш королевское величество держит в… (неразборчиво) литовском в иезувицком монастыре другого вора. А тот вор лет в тридцать ж и больши. А на спине у нево помеж плеч воровское пясно. А сказываетца от вора растриги сын который отступя Бога и предавая Сатане отвергая православную христианский веры и обругав иноческий образ скинув с себя чернеческое платье изъезжав с Москвы в Литву и возгордился. Называетца государевым сыном блаженные памяти великого государя царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии царевичем Дмитреем Ивановичем. <…> И ныне того вора которого называетца ростригиным сыном держат в Литве многие лета. А берег ево при себе Лев Сапега. А как Лев Сапега умер и с тех мест живет он при королевском величестве и маетности ему в Литве даны в Бресте Литовском и от государя вашего от его королевского величества идет ему жалованье. А сказывает тот вор про себя будто ево на Москве велено было повесить. Будто повешен иной малой а он збережон и печать будто на нем есть царская. И великому государю нашему его царскому величеству что такое непригожее и злое дело государя вашего его королевского величества стороны вычиняется. И какими мерами такие баламуты у вас в Польше и в Литве мимо их обоих великих государей вечного докончания и крестного целования. А государь ваш королевское величество и вы паны рада того не остерегаете таких баламутов в свое земле не унимаете»[298]. Здесь стоит отметить, что незадолго перед выступлением Б. Хмельницкого один из «баламутов» как раз пришел «от черкас». Что, безусловно, еще раз продемонстрировало российскому правительству, что от запорожских казаков можно ожидать любых неприятностей.
