Наконец главный махнул рукой, и кони кинулись в степь ровной, несгибаемой цепью, будто огромную жердь, длиной в поваленный турангиль, протянули перед мордами скакунов, не давая им вырываться вперед. Так всегда бывает на первом круге: сил много, ноги легки, дыхание глубокое.
Но только на первом круге невидимая жердь сдерживает их, да и то не на полном. Вскоре линия начинает ломаться. С краю или в середине несколько голов оказываются за чертой. И вот уже не цепочка ровная летит по степи, а беспорядочная стайка. К концу первого круга стайка начинает вытягиваться, словно упругий ветер; пропуская передних всадников, отталкивает скачущих сзади, задерживает их. Не всех, правда, удается ему задержать. Кое-кто одолевает прорыв и настигает ушедших вперед, сам норовит стать вожаком гонки.
Черный, с большой белой отметиной над холкой и потому названный Белолобым, не рвался вперед. Шел ровно, на одной скорости. Уверенно шел, и каждый, кто смотрел на него, догадывался, что сил у Белолобого много и что покажет он себя не на первом и не на втором круге, а на девятом или десятом. Держался рядом с ним Светло-серый Кабула. Мимо возвышения из джангилевых стволов, где сидели и стояли владельцы коней, Белолобый и Светло-серый прошли вместе. Светло-серый даже на полголовы обогнал Белолобого. Радость охватила Кабула. Он хоть и не улыбался, но глаза горели торжествующе. Конь его обходил лучше туркменского скакуна. Белолобый принадлежал знатному гостю, главе одного из туркменских родов, богатому человеку, любителю скачек, знатоку лошадей. Туркмен не выразил ни досады, ни растерянности. То ли не испытывал ничего, то ли умело скрывал свои чувства. Темно-бронзовое лицо его словно окаменело, ни один мускул не дрогнул, когда, оглушенный криками, Светло-серый вырвался вперед и уже не на полголовы, а на полкорпуса обогнал Белолобого.
Второй круг растянул стаю. Это была уже не одна стая, а три стаи. И между ними просветы шагов в тридцать — сорок. И чем дальше уходили от джангилевого помоста кони, тем шире становились просветы. На третьем круге оборвалась четвертая стайка, самая многочисленная. Молодые скакуны не выдерживали на пряженной скачки, начали отставать. Поредела и передняя стайка. Всего три скакуна шли в ней: Светлосерый, Белолобый и Пестропоясный. Последний принадлежал казахскому бию.
Кони были разные, и владельцы коней — тоже разные. Наверное, кони переняли характер хозяев своих, а от нрава коней что-то передалось их владельцам. Белолобый шел спокойно, уверенно набирая скорость, голова была поднята, как у джейрана. Светло-серый то рвался вперёд, отчаянно встряхивая челкой, то отставал, склонив голову, как бы загорался и остывал одновременно. Пестропоясный — тот метался из стороны в сторону, не зная, кого держаться: серого или вороного, и норовил коснуться их боком.
Хозяева вели себя почти так же. Туркмен следил за скачкой стаи, подняв голову и устремив взгляд в степь. Он не обращал внимания на выкрики соседей, не отвечал на вопросы, будто никого рядом не было. Прямо бронзовый истукан! Кабул-бий суетился, вскакивал, махал руками, готов был, кажется, спрыгнуть с помоста и бежать за своим Светло-серым. Казах сидел, подобрав под себя ноги и покачиваясь из стороны в сторону, и постоянно повторял: «Не подведи. Не подведи». Когда Пестропоясный прижимался к вороному, хозяин его кивал одобрительно: «Молодец!» Когда касался боком серого, тоже кивал, и тоже одобрительно: «Молодец!»
Замыкался один круг, начинался следующий. Миновал десятый, одиннадцатый, двенадцатый, тринадцатый. Пестропоясный стал отставать. Видно, скачка в тринадцать кругов была для него пределом. Непосильную задачу задал нынче Айдос. Скакуны выдохлись. Четвертая стайка вообще рассеялась, третья и вторая отстали от первой на полверсты, не меньше. Первая разделилась. Рядом шли только Светло-серый и Белолобый. Пестропоясный уже не боролся с ними, глотал пыль из-под копыт чужих. Казах перестал кивать одобрительно, вздыхал лишь: «Эх! Эх…»
На четырнадцатом взмок и Светло-серый. С трудом удавалось ему идти рядом с вороным. Вытянул шею и сам вытянулся, ноздри широко раскрылись — ловят скупой воздух. Не приходило к коню второе дыхание.
Занервничал Кабул, заворчал: — На тринадцати кругах мы всегда побеждали. Айдос нарочно придумал пятнадцать кругов, чтобы сбить моего коня.
— Хороший конь и двадцать пройдет сухим, — ответил Айдос. — Обленились лошади степняков — не выезжают бии из аулов своих. На совет вас и то не вытянешь. Хозяин на курпаче нежится, конь в хлеву.
— Я-то всегда на коне, — обидчиво проворчал Кабул.
— Один ты. Остальные в седло влезают по праздникам, — кольнул биев Айдос. И верно, ездили они лишь на той, да и то в ближние аулы.
Хоть и измок Светло-серый, но шел рядом с туркменским скакуном. Тот не вырывался вперед, но и не сбавлял скорости, отмахивал версту за верстой. Тонкие ноги его, казалось, не касались земли, и весь он, как птица, летел по воздуху. Черная грива крылом распростерлась над лукой седла и почти закрывала собой маленького всадника. Прекрасным был туркменский скакун!
Люди восхищались Белолобым, но молча, однако, — чужой конь! А вот Светло- серого подбадривали- выкриками: «Обходи вороного!» Хвалили, обещали победу! И верили, что обойдет Светло-серый вороного.
Один Айдос не верил. И не хотел вроде, чтобы Светло-серый обошел Белолобого. Когда конь Кабула вырывался вперед или казалось, что вырывается, старший бий недовольно кусал губы, лицо его мрачнело. Он косился на гостя, стоявшего в своей неизменной позе бронзового истукана, пытался узнать: огорчается или нет тот неудачей? Но непроницаем был туркмен.
На пятнадцатом, последнем круге Светло-серый сдал: измок, изошел пеной. Гордость лишь держала его рядом с Белолобым. Не будь этого великого чувства, отстал бы, остановился на полпути. А он все еще несся, неведомо откуда добывая силы. И все же у самого помоста неутомимый Белолобый, словно сотворенный из одних жил и одного огня, легко вышел вперед. Светлосерый остался позади и, поняв, что побежден, сник разом. За помостом он перешел на рысь, а потом на шаг. Голова его опустилась, и он тихо и печально заржал.
А Белолобый скакал дальше, уже по шестнадцатому кругу, и, кажется, только теперь обрел настоящую резвость. Всадник все же придержал его и повернул к по мосту, где уже шумела толпа и один из джигитов подводил верблюда — награду победителю,
Туркмен сошел с джангилевого настила и, прежде чем принять награду, погладил нежно коня, только потом взял из рук джигита веревку, накинутую на шею верблюда, и привязал к жерди помоста.
— Благодарю каракалпаков за справедливость! — сказал туркмен, повернувшись к Айдосу. Сказал громко, так, что слышали все старейшины родов, все степняки, стоящие около джаигилевого возвышения.
— Степь жива справедливостью, — ответил Айдос.
— Пусть живет ваша степь! — произнес туркмен и впервые склонил голову.
Великие слова произнес. Порадовали они сердца степняков. Не часто им приходилось слышать такое, далеко не часто, и вот услышали. Не все, однако, порадовались. Кабул вроде уши заткнул ладонями: что похвала каракалпакам! Его коня не похвалили, верблюда не дали. Он шумел:
— Айдос подставил мне подножку, пустил коней на пятнадцать кругов. Не захотел, чтобы победителем вышел каракалпак.
Айдос попытался утихомирить Кабула:
— Что говоришь, недоумок?! Победа присуждена по справедливости. Ты хотел бы на тринадцатом круге побить гостя. А кто бьет гостя в собственном доме? Степняки не бьют.
— Я сам здесь гость, — надул губы охотник.
— Гость Мыржыка, а в степи ты хозяин.
Смолк Кабул, вроде устыдился сказанного, но ненадолго. Спустившись с помоста, стал натравливать степняков на старшего бия:
— Не любит свой народ, унижает степняков.
И натравливал всю дорогу, пока шли и ехали люди на новое место — поляну, где должны были показывать свою силу и ловкость борцы.
Люди по-разному понимали слова Кабула: кто соглашался и поддакивал, кто отвергал обвинение в злом умысле, кто пожимал плечами: поглядим, что дальше будет. Пожимавших плечами было больше всего. И до Кабула хулили старшего бия, недругом степняков называли, потому настороженно относились ко всему, что делал и что говорил Айдос. От недруга-то ничего хорошего ждать не приходится, только плохое.
С настороженностью народ шел и на поляну, где должны были бороться палваны, хотя о тайных намерениях старшего бия никто думать не хотел сейчас. Праздник ведь, веселиться надо…
Кольцом уселись на поляне любители борьбы. Уселись плотно друг к другу, но кольцо не замкнули, оставили место для главного на тое — Айдоса. Он и распорядитель нынче, он и судья.
Опустился на курпачу Айдос, велел начинать поединок. Силачи — палваны находились тут же в кругу и по знаку главного поднялись. Первыми должны были встретиться кунградец Тигр и жанадарьинец Атабек-палван. Оба — именитые борцы, гордость рода. Немолодые уже, но силы у них было еще много, и не всякий из юных палванов отваживался схватиться с ними на кругу. Противостоять им мог только Мыржык, но на празднике он был хозяином, а хозяину не к лицу показывать себя в игрище.
