Оттавио… И надо отдать им должное, эти дамы умели хранить секреты от ревнивых супругов… И тем не менее сеньор Вальдес до смерти устал от вожделеющих баб. Он слишком часто переходил от одной к другой, а может быть, это они передавали его по кругу? Так или иначе, сейчас ему было все равно, что скажут они. И совсем не все равно, что скажет о нем Катерина.
Когда он заворачивал на широкую, покрытую гравием дорожку, что вела к конюшням, Катерина как раз сказала:
— Это личное!
Солнечный луч проник в окно кухни и осветил ее — стоящую у стола с бокалом вина в руке, чуть захмелевшую, несмотря на утро, в окружении увядающих цветов в жестяных ведрах, от которых уже начал подниматься легкий рыбный запах застоявшейся воды.
— Это личное.
Золотой луч пронзил ее волосы, подсветив их изнутри, упал на бархатистую, гладкую щеку, пробежал по плавным изгибам тела, еще не остывшего после любовных игр, спустился вниз к грубым джинсам и детским носкам. В этот момент Катерина напоминала Кухонную Мадонну, в руке — бокал с вином, а в глазах — понимание вечного таинства, которое посчастливится постичь немногим.
Конечно, Катерина была далеко не святой и никогда не притворялась скромницей. Когда сеньор Вальдес потребовал у нее все, она не спорила и с радостью подарила ему все, что могла и умела. Ее здоровое, вскормленное на деревенских просторах тело получало немалое удовольствие от механического процесса любви. Но хотя вначале она испугала сеньора Вальдеса своим: «А вы не хотите заняться сексом?» — Катерина шестым чувством понимала: то, что произошло между ними, — сродни святому таинству.
Священники называют это видимым проявлением невидимой Божией благодати, но Катерина не изъяснялась такими терминами.
— Это личное, — сказала она.
И в этот самый момент сеньор Вальдес, крепко сжав одной рукой руль цвета костяного фарфора, другой рукой осторожно, опасливо, провел по верхней губе.
Напротив дома Катерины, спрятавшись в тени каштанов, под которыми лежали, высунув дрожащие языки, бродячие собаки и, расстелив газеты, спал нищий, обмочившийся во сне (поэтому-то над его рваными штанами роились и жужжали мухи), стояла неприметная синяя машина.
На такую машину не польстился бы и самый скромный вор. Во-первых, ее покрывал толстый слой пыли. Во-вторых, резина от старости побелела и рассохлась так, что по бокам пошла-тонкими трещинами. Диски колес прикрывал декоративный колпак, а пластмассовый руль протерся и стал пористым, как губка. Эта машина представляла собой идеальный инструмент для слежки. Она казалась такой ветхой, что никому и в голову не пришло бы обратить внимание на две толстые антенны, торчавшие из ее крыши. А кто мог подумать, что под ржавым капотом спрятан мощный двигатель, который дважды в неделю перебирали и смазывали в мастерской при Центральном полицейском управлении? На переднем крыле, там, где механику пришлось замазывать дыру от пули, красовалось серое пятно шпатлевки, а на капоте до сих пор видна была вмятина от головы стрелявшего, которого тут же команданте Камилло свалил ударом кулака. Вмятину решили не выправлять.
Команданте Камилло устало сидел в машине посреди съежившейся и почерневшей от времени банановой кожуры, мятых жестяных банок и обрывков бумаги, измазанных соусом чили. Пепельницу переполняли окурки, так что последние две недокуренные сигары пришлось затушить о пол — профессиональная привычка не позволяла команданте оставлять улики на месте слежки. Все время, что Катерина провела в квартире сеньора Вальдеса, команданте Камилло просидел в машине, терпеливо дожидаясь, когда она выйдет, думал, прикидывал, складывал и делал выводы. Целых два дня девчонка проторчала у сеньора Вальдеса! Наверняка только время зря потеряла. Вот он бы мог преподать ей парочку неплохих уроков, показать, что такое настоящий мужчина. Когда же девушка вышла из дома, команданте подождал, а затем медленно двинулся следом, то обгоняя ее, то вновь притормаживая, влившись в поток ползущих машин. Затылком чувствуя пустое пространство справа и слева, спереди и сзади, он всю дорогу не сводил с нее глаз. Да, надо признать, сеньор Вальдес не дурак, настоящая конфетка! А походка! Поразительно, какие чудеса способна произвести на свет природа.
Когда Катерина открыла дверь и взбежала по лестнице к себе наверх, команданте Камилло крепко потер руками красные глаза и с облегчением вздохнул. Команданте устал. От него так воняло застарелым потом и немытым телом, что самому было тошно.
На сиденье рядом лежала стопка бумаг в выцветшей зеленой папке, а сверху — странный дневник больного, истерзанного переживаниями мальчика-бомбиста.
Он взял его в руки и подержал перед глазами, не раскрывая.
— Я пять раз перечитывал этот бред, но так ни хрена и не понял. Кто он тебе, сеньор Вальдес? А эта девчонка — сеньорита Сладкие Сиськи? У нее тоже есть история?
Команданте положил дневник на сиденье и, послюнив толстый палец, раскрыл папку. Внутри все было сложено в том же порядке, как и в прошлый раз, когда он заглядывал сюда. Сверху — две страницы белой бумаги, заполненные убористыми строчками отчета, датированного днем, когда произошел взрыв. А под ними — восемьдесят три страницы, пожелтевшие от времени, ломкие, ветхие, покрытые неровными, разъезжающимися в разные стороны буквами, плохо пропечатавшимися сквозь старую копирку. Им было без малого сорок лет.
Команданте Камилло опять вздохнул.
— О, моя прекрасная София Антония, — печально сказал он. — Зачем, зачем ты накликала все эти беды на свою голову?
Как странно, что все, кто в этот момент думал друг о друге, находились в противоположных концах города. Пока Катерина стояла на кухне, купаясь в утреннем свете в окружении увядающих цветов, и с упоением вспоминала объятия сеньора Вальдеса, он негромко похрустывал гравием, проезжая по дорожке мимо конюшен Загородного клуба.
Сеньор Вальдес повернул на широкую площадку для парковки; здесь шуршание гравия сменилось веселым потрескиванием мелкого галечника, выпрыгивающего из-под колес и звонко бьющего в днище автомобиля. Стоянка была пуста за исключением единственного автомобиля — старого серого «Вольво» с разбитой фарой, и сеньор Вальдес плавным движением припарковал свою русалочно-зеленую красавицу рядом с убогим инвалидом. Он выбрал место для парковки с точностью опытного ювелира, подбирающего оправу своему лучшему бриллианту: ювелиру нет надобности нарочно обижать металл, подчеркивая его простоту, он лишь хочет, чтобы бриллиант в оправе сиял как можно ярче. Машина сеньора Вальдеса сияла.
Впереди, за очередным белым заборчиком, за выпуклым зеленым полем, таким гладким, что оно казалось изумрудным ковром, поднималось элегантное белое здание клуба. Однако сеньор Вальдес не спешил перейти через луг; вместо этого, лихо забросив на плечо пиджак, направился в конюшни. Он любил теплые носы, лоснящиеся бока
