Салфетки. Меня мутит от этого великолепия. Но я кивнула и плюхнулась на стул. Поставила локти на столешницу, сгорбилась. Детское, глупое поведение, но я ничего не могла с собой поделать. А матушка лишь улыбнулась, будто понимала, что это затянувшаяся старая игра, в которой ей полагается возмутиться и сделать замечание, ведь спину следует держать прямо. Но сегодня она не хотела играть.
Сегодня она подцепила рагу вилкой и сказала:
– Скоро в городе федералов станет куда больше.
Заговори она о погоде или о сплетнях, которыми жил, спасаясь от местной тоски, церковный комитет, я бы и отвечать не стала. Но тут поинтересовалась:
– Почему?
– Чучельник вернулся. Ты совсем не читаешь газет?
– Не читаю.
Дерри, он любил посидеть с газеткой. Вытаскивал на веранду кресло, а потом уже оно так и стояло, зарастая песком и грязью. Он усаживался. Вытягивал ноги. Вздыхал. Прикусывал сигару, с которой просто сидел, потому что курить ему не следовало.
Давно не следовало.
Иногда он раскачивался, и тогда кресло натужно вздыхало. Или не кресло, а дощатый пол под ним? Главное, он брал в руки газеты. А когда метастазы добрались до глаз, ему читала я. И это тоже было хорошо.
Я была счастлива, пусть и счастье это было с привкусом горечи.
Я знала, что рано или поздно Дерри уйдет, но… пока стояло кресло. Пока приносили газеты. Пока…
– Иногда стоило бы… хотя, думаю, эта история мимо тебя не пройдет.
У нее красивые руки.
Узкие ладони, длинные пальцы. И единственное украшение – обручальное кольцо – смотрится почти жалким. Она ухаживает за руками. И за ногтями.
Не то что я.
– Я не знаю, как в этом деле замешан Вихо. Он был дрянным мальчишкой, и боюсь, что многое всплывет из того, чему стоило бы остаться в прошлом.
Матушка поморщилась. А я едва не подавилась рагу. Чтобы она назвала Вихо…
– Ты уже большая девочка, как мне кажется. – Она повернула кольцо. – И лучше, если о некоторых… семейных секретах ты узнаешь от меня.
Для кого лучше? Я вот категорически не чувствую в себе потребности копаться в семейных секретах. Как-то и без них прожила, да… К драконам вернуться, что ли?
Сапфире однозначно стало лучше.
Сегодня она из пещеры выглянула, сидела, оседлав скальный уступ, глядела на море.
– Если бы речь шла лишь об опознании… но если вернулся Чучельник, то многое изменится.
– А яснее можно?
Про Чучельника я слышала. Давно.
Кажется, в тот год, когда матушка продала меня Дерри или, как это называется, устроила мое будущее по законам айоха. Отец ведь так и не соизволил выправить свидетельство о рождении.
Дерри вот сделал. И его. И паспорт. И…
– Яснее… это сложно… ты знаешь, что твой отец купил меня? – она поднялась.
Домашнее платье из темной шерсти. Два ряда пуговиц на лифе. Узкая юбка на две ладони ниже колен. Туфли на низком каблуке. Темные волосы зачесаны гладко, и в них виднеются тонкие нити седины. Они кажутся узором, который лишь подчеркивает ее необычность.
– Два ружья, пара сотен патронов к ним, еще железные топоры и табак. Мой отец очень любил табак. А дочерей у него было пятнадцать. Вообще-то Бобби ехал не за мной. Он был из тех, кого племя терпело на своих землях. Времена войны давно минули, а мир… мир менялся. И да, нам остались стада бизонов, драконьи горы и равнина, но жизнь все равно диктовала свое. Я знаю, что другие племена не сопротивлялись ей. Они строили дома и школы. Они позволяли своим детям выходить в большой мир и приносить из него… разное. Мы же… Айоха хранят заветы предков – так это называется.
Я ела. А что? Рагу было вкусным. Откровения особо не мешали. Раз уж ей хочется говорить об айоха, пускай себе.
– А в реальности… У моего отца было восемь жен. И старшей позволялось спать в его доме, вместе со своими детьми. Остальные устраивались на земле, вокруг вигвама. И хорошо, если тебе доставалась пара шкур, чтобы укрыться. И если у тебя хватало сил отстоять эти шкуры.
В шкурах я матушку плохо представляю.
– Каждый день начинался одинаково. Надо было встать до рассвета и отправиться за водой. Ее нужно много. А идти пару миль, потому что ближайшие источники уже заняты, и желающих поделиться ими нет. Напротив, сунешься без спросу – поколотят.
Ее кулаки сжались.
– Потом уборка. И за скотом, и за другими. Чем младше жена, тем ниже ее положение. И ее детей. Моя матушка была предпоследней. Ее взяли, чтобы заключить союз с другой семьей. Я же… отец, кажется, и имени моего не знал.
Не скажу, что сильно преисполнилась сочувствием.
– Я бы ушла, если бы знала, куда идти. Но одному не выжить. В этом все дело. Моя собственная мать умерла, как мне казалось, глубокой старухой. Теперь я понимаю, что ей было вряд ли больше тридцати лет. Мою старшую сестру продали в жены старику. Только она родила белого ребенка, и муж разбил ей голову камнем. Он же не знал, что Бобби готов был выкупить и ее, и младенца.
Я облизала вилку.
– Его отдали отцу, а тот сунул мне. Младенец не прожил бы долго, поскольку молока у меня не было, а тратить козье на ублюдка? Но тут появился Бобби с выкупом. Он должен был приехать раньше, только задержался, говорил, что дела. Я думаю, он не слишком поверил Мияре.
Была ли я удивлена? Нет.
И… да? Не знаю. Я просто жевала, уже не рагу, а хлеб, в кои-то веки мягкий, лишенный налета плесени.
– Но, увидев ребенка, понял, что Вихо – его сын. И его пришлось забрать.
– Почему?
– Айоха не бросают свою кровь. Если бы Бобби оставил сына, он бы потерял уважение. А с ним и право торговли.
Честный ответ.
– Я сама вызвалась пойти с ним. Сказала, что за ребенком придется смотреть и… я не знала, куда ухожу. Знала лишь, что Бобби живет в каком-то другом мире. Он был чистым. От него хорошо пахло. Он водил машину и иногда привозил сладости. А мне было шестнадцать. И никто не счел меня в достаточной мере красивой, чтобы предложить свой дом.
– Он согласился.
– У него не было выбора, – мать присела.
Аккуратно. На край табурета. Прямая спина. Идеальная осанка.
– За ребенком нужно ухаживать, а Бобби был не из тех мужчин, которые на это способны. Что до выкупа, то ему все равно пришлось заплатить за Мияру. Меня же отец отдал почти даром.
