— Осторожно! — гаркнул он, поравнявшись с ними, да так грозно, что ребятня бросилась врассыпную, а Гвидо пулей пронесся мимо.
Пока он добежал до площади Санта-Мария-Формоза, запыхался так, что вынужден был перейти на быстрый шаркающий шаг. У самого моста Риальто Брунетти оказался в центре бурного людского потока и в какой-то момент, сам не понимая, что делает, грубо толкнул какую-то туристку, раздраженно пнув локтем в ее огромный рюкзак. Ему вслед послышалась гневная немецкая речь, но он даже не обернулся.
Он вынырнул из тоннеля прямо на кампо Сан-Бартоломео, потом свернул налево, чтобы срезать угол и поскорее найти гондолу: он все-таки решил обойти мост стороной, уж очень много там было народу во второй половине дня. К счастью, на остановке как раз стояла на привязи гондола. На корме ждали отправления две пожилые дамы. Брунетти пробежал по деревянному причалу и буквально впрыгнул в гондолу.
— Вперед! — крикнул он гондольеру, который стоял на корме, лениво опираясь на весло. — Я полицейский. Мне нужно на другую сторону.
Тот гондольер, что стоял на носу, с самым безразличным видом, так, будто делает это каждый божий день, оттолкнулся веслом от перил, установленных по обе стороны ведущих к лодке ступенек, и гондола скользнула кормой вперед и оказалась в Большом канале. Парень в задней части лодки перенес вес на другую ногу и оперся на весло; гондола развернулась и стала пересекать канал. Пожилые туристки схватились в испуге друг за друга, хотя явно не были знакомы между собой, и плюхнулись на низенькую скамеечку в задней части лодки.
— Вы можете довезти меня до конца калле Тьеполо? — спросил Брунетти стоявшего на носу гондольера.
— А вы правда полицейский? — спросил тот.
— Да. — Брунетти порылся в кармане, нащупал и показал парню удостоверение.
— Что ж, ладно, — сказал он и добавил, обращаясь к пассажиркам, на венецианском диалекте: — Дамы, придется сделать крюк.
Несчастные женщины были слишком напуганы, чтобы возражать.
Брунетти стоял, не видя ничего вокруг себя — ни лодок, ни света, — думая только о том, как медленно они плывут. Брунетти показалось, что прошло уже несколько часов, но вот они все-таки причалили в самом конце калле Тьеполо, и гондольеры придержали лодку, чтобы Брунетти было легче выбраться на набережную. Он сунул прямо в руку одного из них десять тысяч лир и побежал дальше, вверх по calle.
В гондоле Брунетти успел отдышаться, поэтому теперь он мчался на всех парах, сначала по улице, потом вверх по ступенькам; три пролета преодолел на одном дыхании, на четвертом и пятом стал задыхаться, ноги тряслись. Не успел он добежать, как услышал звук открывающейся двери. На пороге стояла его жена, глядя на Брунетти сверху вниз.
— Паола, — только и успел вымолвить он.
Она не дала Гвидо договорить и бросила ему в лицо:
— Надеюсь, теперь ты останешься доволен. Пойди-ка посмотри, что нарыл для тебя твой юный детектив. Надеюсь, тебе удастся разглядеть, с какими мерзостями этого мира ты заставляешь ее сталкиваться, куда заводят все эти твои вопросы и расследования.
Ее лицо пылало, казалось, она вот-вот лопнет от ярости.
Он вошел в квартиру и закрыл за собой дверь. Паола развернулась и пошла прочь от него по коридору. Он позвал ее, но она не откликнулась, ушла в кухню и хлопнула дверью. Он подошел к двери в комнату Кьяры, приложился к ней ухом. Тишина. Он прислушался, пытаясь различить всхлипывания или хоть какие-нибудь звуки. Ничего. Он вышел обратно в коридор, постучал в кухонную дверь. Паола открыла и посмотрела на него испепеляющим взглядом.
— Расскажи мне, что случилось. Я должен знать.
Ему нередко приходилось видеть Паолу рассерженной, но такой он ее не помнил: так и клокотала в ней ярость, а быть может, что-то еще более сильное.
Брунетти, инстинктивно держась от Паолы на расстоянии, повторил медленно и спокойно:
— Скажи мне, что случилось.
Паола судорожно втянула воздух сквозь стиснутые зубы. Гвидо видел, как вздулись от напряжения жилы у нее на шее. Он стоял и ждал.
Наконец Паола заговорила. Она выговаривала слова с таким трудом, что он еле слышал ее.
— Она пришла домой из школы и сказала, что хочет посмотреть какую-то видеопленку. Я была занята, работала в своем кабинете, так что велела ей посмотреть кассету без меня, только не делать громко. — Тут Паола остановилась и посмотрела Брунетти прямо в глаза. Он молчал.
Она набрала в легкие еще немного воздуха и все так же, через сжатые зубы, продолжила:
— Прошло минут пятнадцать, и тут она завопила. Когда я выбежала из кабинета, она была уже в коридоре. У нее началась жуткая истерика. Ну ты слышал. Я попыталась обнять ее, поговорить, но она никак не могла успокоиться — все кричала и кричала. Сейчас она у себя.
— Так что же все-таки произошло?
— Она принесла домой видеокассету. И посмотрела ее.
— Откуда у нее эта пленка?
— Гвидо, прости меня, — сказала она. Ее дыхание все еще было тяжелым, но уже не таким частым. — Прости меня за то, что я тебе наговорила.
— Это не важно. Откуда кассета?
— От Франчески.
— Тревизан?
— Да.
— Ты ее посмотрела?
— Она кивнула.
— Что там?
В ответ она помотала головой и каким-то беспомощным, неуклюжим жестом показала в сторону гостиной.
— С Кьярой все в порядке?
— Да. Пару минут назад она впустила меня к себе в комнату. Я дала ей аспирин и велела прилечь. Она хочет с тобой поговорить. Но ты должен сначала посмотреть ту кассету.
Брунетти кивнул и направился в гостиную, где находился телевизор с видеомагнитофоном.
— Паола, может, ты лучше побудешь пока с ней?
— Да, — согласилась она и направилась в комнату дочери.
Телевизор и магнитофон, как оказалось, были все еще включены, кассета заряжена. Ее надо было только отмотать назад. Брунетти нажал кнопку и выпрямился, вслушиваясь в змеиное шипение пленки. В голове его была пустота, он гнал от себя всякие мысли, освобождая сознание от каких-либо предположений.
Раздался легкий щелчок, заставив Гвидо очнуться. Он нажал на кнопку «пуск», отошел от экрана и сел. Сначала не было ничего, ни информации о съемочной группе, ни картинок, ни звука — только серая рябь. Но вот на экране появилось изображение комнаты с двумя высокими окнами, тремя стульями и столом. Свет шел не только с улицы, но и от какого-то дополнительного источника — скорее всего лампы, установленной за спиной оператора. Камеру, очевидно, держали в руках, а не на штативе, судя по тому, как подрагивало время от времени изображение.
Раздался какой-то шум, и камера переместилась на дверь, в которую ворвались, толкаясь и хохоча, три молодых парня. Когда все трое были уже в комнате, тот, кто шел последним, оглянулся и протянул руку куда-то за дверь. Он втащил в комнату женщину, а за ней втиснулись еще трое мужчин. Вошедшим первыми было лет по шестнадцать — семнадцать, двое из появившихся следом были примерно одного возраста с Брунетти, а тот, кто вошел самым последним, выглядел, наверное, лет на тридцать. Все шестеро были одеты в брюки и рубашки, слегка напоминавшие по покрою военную форму, а на ногах у них красовались высокие ботинки на толстой подошве, зашнурованные до самой лодыжки.
Женщине было, наверное, около сорока. Одетая в темную юбку и свитер, ненакрашенная, волосы свисали неопрятными прядями — то ли пучок развалился, то ли платок с головы сдернули. Запись была цветная, но разглядеть цвет глаз той женщины было невозможно — понятно было только, что они темные и безумно испуганные.
Брунетти слышал, как мужчины переговариваются между собой, но не смог понять их речь. Трое младших засмеялись над тем, что сказал один из старших. В этот момент женщина повернулась к ним и посмотрела так, будто не могла или не хотела поверить в то, что услышала. В непроизвольном порыве она прикрыла грудь руками и опустила голову.
Довольно долгое время люди в кадре молчали и не двигались, потом раздался голос откуда-то из-за камеры. Губы у людей на экране не шевелились. Только спустя минуту Брунетти догадался, что голос, должно быть, принадлежал оператору. Судя по интонации, он то ли скомандовал, то ли подбадривал присутствующих. При звуке его голоса женщина вскинула голову и посмотрела в сторону камеры, но не в объектив, а чуть левее, на человека, который ее держал. И снова послышался голос из-за камеры, на сей раз более громкий и властный, мужчины задвигались.
Двое молодых подошли к женщине и схватили ее за руки. Тот, кому было около тридцати, приблизился к ней и что-то сказал. Она отрицательно помотала головой, и тогда он ее ударил. Это была не пощечина, он просто врезал ей в ухо. Потом он хладнокровно выхватил из-за пояса нож и вспорол ее свитер снизу вверх. Женщина закричала, он снова ударил ее, а затем сорвал свитер, так что она осталась по пояс голой. Одним движением мужчина оторвал рукав свитера и, дождавшись, пока женщина разжала губы, то ли собираясь что-то сказать, то ли закричать, засунул ей этот рукав в рот как кляп.
