В результате травли, поднятой марксистами и Дебориным, уже арестованный Лосев пришел к выводу, что «чистая наука» в советской стране игнорируется, а там, за границей, его, философа-идеалиста, «знают и ценят больше».
Выступлений политического характера Лосев не делал. Он занимался античной классикой, хотя иной раз говорил резкости в своих книгах и рукописях, а однажды в ГАХНе при обсуждении доклада Алыпванга указал на общие черты (но и различия) фашизма и коммунизма. Но политику он вообще не терпит, марксизм же для него «не есть научный метод», а религия есть «социологическая реальность». К атеизму он относится «отрицательно», в «искренность атеистов не верит», а «обновленчество и вообще считает „барахлом“ и „заигрыванием с властью“» (л. 185).
Ну как здесь было не возмутиться благонамеренным гражданам? К этим голосам возмущения против Лосева присоединился еще один, постыдный – великого пролетарского писателя Максима Горького. Под скромным названием «О борьбе с природой» в газетах «Правда» и «Известия» от 12 декабря 1931 года, когда Лосев уже был на лагерной стройке канала, М. Горький в качестве примера «особенно бесстыдного лицемерия из числа буржуазных „мыслителей“», защитников христианства и «изуверства церкви Христовой», приводит выдержки из «рукописной копии нелегальной брошюры профессора философии Лосева „Дополнения к диалектике мифа“».[167]
Горький приводит две выдержки из «Дополнения»: о конце России, когда народ ее перестал быть православным, а также краткую характеристику рабочих и крестьян, рабов в душе и сознании. Любопытно, что последняя относится к мнению Платона о работниках в идеальном государстве, но Горький переадресовал ее Лосеву. В статье Горького профессор Лосев именуется «идиотом», «безумным» и «очевидно малограмотным». Не стыдно было всезнающему Алексею Максимовичу Лосева не читать. Вот Пришвин читал «Античный космос и современную науку». Но ведь Горький больше пребывал в «прекрасном далеко», хотя и это не извинительно. Каких только книг ему туда не посылали! А в 1931 году, да еще в конце года, он находился в Москве. Зато с Лосевым встреча была так возможна и так близка на канале, когда Горький ездил туда в познавательно-увеселительное путешествие с группой писателей (были там среди многих Всеволод Иванов с супругой и Михаил Зощенко!). Но больше водили Горького знакомиться с уголовниками (это ему ближе) – те перековывались, а не к философам и вообще интеллигентам, очень уж закоренелым.
Итак, профессор мало того что идиот и малограмотен, но и «слеп». Да, Алексей Максимович, Лосев действительно начал слепнуть на стройке канала. Вы угадали. Профессор «морально разрушен злобой». Делать ему, как всем «мелким, честолюбивым, гниленьким людям», нечего в стране «строителей социалистического общества», где «создается новая индивидуальность». Такие люди, как Лосев, «опоздали умереть», но «гниют и заражают воздух запахом гниения».
Что же делать с Лосевым? – возникает вопрос после чтения этой злобой пышущей инвективы. Не высылать же его за границу, как выслали две сотни интеллигентов в 1922 году, как вышлют А. Солженицына в 1974-м. Чересчур роскошно. А с ним сделали то, что надо. «Молодой хозяин, рабочий класс» в лице ОГПУ отправил Лосева в архипелаг ГУЛАГ, пока самого этого хозяина еще не пришло время расстреливать. Время это, не сомневайтесь, вскоре придет. Не забудет оно и автора лозунга «Если враг не сдается, его уничтожают» – М. Горького. В 1936 году Горький, не без содействия властей, расстанется с жизнью, а профессор, которому великий писатель грозил петлей, доживет до 95 лет, напечатает сотни трудов и при жизни будет признан классиком философии XX века.
Да, нет пророка в своем отечестве. Ошибся Алексей Максимович.[168]
Тем временем, пока Лосева проклинали, предавали большевистской анафеме, он проходил предназначенный арестантский путь. На Лубянке 17 месяцев он находился во внутренней тюрьме. В одиночке сидел четыре с половиной месяца. Последний допрос – в январе 1931 года. После 12 марта 1931 года перевели из одиночки в общую камеру.
Из консерватории Лосева удалили в 1929 году, чуяли, что творится с профессором что-то неладное. И угадали. Арестовали Лосева, слушателей и сослуживцев стали вызывать свидетелями, так же как вызывали и бывших коллег по ГАХНу или ГИМНу. По всему видно, что некоторые испугались страшно и, конечно, наговаривали на арестованного кто как мог. Да это и неудивительно. Другое удивляет – наговаривали иные, которых Лосев всю жизнь считал своими учениками или уважительно отзывался о их ученых заслугах, не подозревая истины. Да и я никогда бы ее не узнала, если бы не ходила на Кузнецкий читать Дело Алексея Федоровича.
Среди студентов были партийные и беспартийные. Так, некто Ч., член ВКП(б), студент консерватории, бывший доброволец Красной гвардии, знал профессора Лосева с 1925 года как профессора консерватории, будто бы происходившего из духовного звания, известного как крайне реакционного и религиозного. Лосев, оказывается, голосовал против назначения нового ректора Пшибышевского,[169] находясь в контакте с Жиляевым[170] и Мясковским,[171] тоже настроенными реакционно. Из допроса мы узнаем, что в апреле или мае 1929 года на какой-то «конференции при ЦК партии» говорилось о Лосеве, причем было вынесено решение заменить в консерватории реакционную профессуру.
Несмотря на все усилия, вспомнить что-то невероятно опасное по поводу Лосева свидетель не сумел и все свел к гомосексуализму, расцветшему в консерватории, указывая на тех, кто с кем-то «сожительствует», и на тех, кто может эти факты подтвердить.
Таким образом Лосев оказался, слава Богу, только реакционером в компании с Жиляевым и Мясковским. Компания оказалась недурная – три выдающиеся личности: философ-эстетик, теоретик музыки и симфонист – выступают здесь как единомышленники.
Еще один допрос некоей Т. (18/V—1930), студентки консерватории и лектора музыкальной секции райкома комсомола. Лекции Лосева слушала в 1927/28 учебном году. Читал он курс эстетических учений «с упором на древнюю философию», а студенты хотели «с упором на современность». Правда, на втором году Лосев читал уже «с упором на современность», но лекции «были неудовлетворительны», «освещались не по-марксистски». В консерваторию Лосев приходил в дни и часы лекций (видимо, это плохо, надо бы ходить каждый день), а на совете факультета бывал иногда и «обычно молчал» (а это совсем плохо). После лекций как-то обсуждали лозунг «Искусство – массам», а Лосев считал, что этот лозунг «демократический» и неприемлем в социалистическом обществе (значит, профессор разделял социализм и демократию, а это тоже плохо). О книге Фриче «Социология искусства» Лосев отозвался как о «ненаучной». В спорах «по другим вопросам», темы которых студентка не помнит, принимали участие слушатели, чьи фамилии она хорошо помнит: Лео Абрамович Мазель, Саул Григорьевич Корсунский, Александр Рабинович, Д. Житомирский и др. Свидетельница не помнит ни докладов Лосева в ГИМНе, ни в других местах. И с кем встречался тоже не помнит.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
