– Попсуев на даче, – сказали мне. До Колодезной я доехал на электричке. Станцию называют также «Сороковым километром», а местные еще и «Бездной».
– Почему «Бездной» зовут? – поинтересовался я у трех бабусь, что сидели на поваленном тополе. – Речку вброд можно перейти.
– Не в реке дело, – ответила одна из них. – Там дальше котлован есть, хотели руду добывать. Стали рыть, а им словно кто изнутри помогает. Сроют породу на пять метров, а провал в десять метров делается, сроют еще на десять, а он в полета становится, сроют на полета, а там уже и в полверсты дыра. Хотели с поверху добычу вести, а тут надо шахты рыть. Вот и прикрыли лавочку. А место назвали «без дна», «Бездной».
Я поблагодарил и направился в общество. Попсуев усадил меня за стол и за час с небольшим приготовил свое фирменное блюдо чахохбили, которое вряд ли делает кто лучше даже на Кавказе. Поговорили о «Бездне». Обычно ироничный мой собеседник неожиданно серьезно заявил, что неразработанный карьер «и впрямь вход в бездну, на тот свет».
У Сергея в садоводческом обществе появилось несколько приятелей. Одним из близких стал его сосед Перейра, настоящее имя которого забыли десять лет назад, когда он вернулся из загранпоездки в дельту Амазонки. Тогда после бразильского сериала «Рабыня Изаура» с очаровательной Луселией Сантуш в главной роли все дачи тут же превратились в фазенды, хотя дачники фазендейрами так и не стали, потому, быть может, что еще не доросли до мерзостей сеньора Леонсио. Перейру называли иногда Наумом, хотя он был Иннокентием. Наум прилипло к нему из-за привычки всё время говорить: «Мне вот тут на ум пришло». Прилипло и прилипло, так же, как и Перейра.
Сошлись они позапрошлой осенью. После копки картофеля Перейра приуныл: вся картошка уродилась курживая и в проволочнике. Урожай был приличный, шестьдесят три мешка, из них на продажу пятьдесят, но как, скажите, столько продать? Как нарочно, год выдался замечательно урожайный на картофель. Наум засаживал картошкой не только половину своего участка, а отвоевал еще несколько соток у природы возле реки (землица там – черная, как смола, а уж пушистая!), да от работы брал соток пять-шесть. Четыре мешка заказал Попсу ев. Когда зашел разговор о цене, Сергей спросил:
– Как на рынке, ведрами?
– Ага, ведерками. Как на рынке, – согласился Перейра, пообещав привезти картошку прямо к дому Попсуева.
Действительно, привез. Выгрузил возле овощехранилища четыре мешка.
– Сколько ведер? – поинтересовался Попсуев.
– Тридцать ведерок, – шмыгнул носом Перейра, доставая емкость, похожую на детское ведерко. – Я еще подкинул по полведерочка в мешок.
– Это что ж, в мешке восемь ведер?
– Не ведер, а, как правильно ты сказал и как мы договаривались с тобой, а уговор дороже денег, – ведерок.
Перейра стал отмерять картошку. Действительно, в мешке было восемь ведерок и еще чуток. Перейра не позволял ведерку переполняться, и если какая картошка выпирала сильно над срезом ведра, возвращал ее в мешок.
– Так можно и десять ведер намерить! – не выдержал Попсуев. – Ты еще картошины, как яйца, решеткой переложи.
– Ведерок, – поправил его Перейра, любовно манипулируя очередной картофелиной. В конце концов, он и ее со вздохом вернул в мешок. – Не понял: а зачем яйца решеткой перекладывать?
– Ты, Наум, случаем, не гомеопат?
– Не знаешь, что ли? Сварщик я.
– А чего это она вся точеная, в червоточинах? Электродом, что ли, ширял?
– А, это? Это так, отметины земли. Вроде родинок или оспинок.
– Не заразно? Не рак?
– Что ты! – замахал на него руками Перейра. – Экологически чистейший продукт! – Перейра не сводил с Попсуева экологически честнейших глаз.
Ведерок оказалось тридцать три.
– Видишь! – торжествующе произнес Перейра. – У меня как в аптеке! Клиент всегда прав.
– Это точно. Вот тебе за двадцать ведер, в мешок больше пяти не входит. Оно, конечно, проволочник как белковая добавка идет, но, уж извини, забесплатно. Подарок. Ты, случаем, ведерком своим в детстве куличики из песка не лепил?
Перейра ожидал, конечно, похожей развязки, не в такой, правда, откровенной форме и невыгодной для себя пропорции, но, прикинув, согласился и на нее, так как двадцать ведер за какие-никакие деньги – это все ж таки лучше, чем тридцать три ведерка просто выкинутых весной на помойку. Да еще таскать!
– Ну и жулик же ты, Наум! – заметил при обмывании сделки Попсуев. – Такую говняную картошку хотел всучить по цене голландской. Сосед, называется!
– А она голландская! – возразил Перейра. – Говняная, это да, но районированная, нашего района. И никаких трансгенов и мутаций. В ней здоровье сибирской нации, клянусь мамой, с пальцами проглотишь.
Зимой они пару раз побывали друг у друга в гостях, и каждый решил для себя летом дружбу скрепить окончательно и бесповоротно. До гроба. В переносном, конечно, смысле. Из-за болезни Попсуева дружба была отложена почти на год.
После рассказа о соседе Сергей показал мне свой цветник. В восстановленной теплице он выращивает роскошные гладиолусы, луковки которых привез из Америки: Джексонвилл Голд (Jacksonville Gold), Берджесс Леди (Burgess Lady), Джо Энн (Jo Ann) и другие.
– Поставляете к дворцу эмира? – пошутил я.
– Поставляю, – серьезно ответил он.
– Как настроение? – поинтересовался я, прощаясь с радушным хозяином. – Не мучает ли слава?
– Отлично! – признался Сергей. – Славы никогда не бывает много! Так же как и цветов!
От АвтораПожалуй, пора раскрыть небольшой секрет, который никто и не думал раскрывать пять лет. Под псевдонимом Кирилла Шебутного о Попсуеве писал… сам Сергей Попсуев. В пору своих изысканий на заводе Сергей принес несколько заметок на производственную тему в «Вечерний Нежинск». Материал случайно попал на глаза главному редактору газеты и заинтересовал его. Через два года Попсуев стал внештатным корреспондентом «Вечерки». Там у него появилась своя колонка. Где-то в 1993 году начался расцвет «желтой» прессы, когда многие газетные полосы выкрасились в этот цвет активной жизненной позиции, смахивающей на детскую неожиданность. Сергей тоже опубликовал разоблачительные материалы о ряде лиц из ближайшего окружения мэра и губернатора. Поскольку газетные статейки никак не сказались на оздоровлении общества, Сергей перестал писать на эту тему.
Припозднившийся соседПерейра на электричку в 20.20 опоздал, следующая была только в 21.45, так что к своему обществу он добрался лишь к одиннадцати часам. День был будний, погода не баловала, в вагоне народу немного, и те пенсионеры да алкаши с бомжами. Где-то на полпути несколько граждан взяли друг друга за грудки и вышли в тамбур. С площадки донеслись шум, крики. Публика дремала. Не трогают – и славненько! Но всё равно было тревожно. Перейра чувствовал себя неуютно.
На входе в общество мимо него из кустов ломануло что-то темное, похоже, псина. Днем по городскому радио передали, что в соседнем обществе две собаки напали на дачниц, одну загрызли до смерти, а другой отгрызли руку. Перейра струхнул и на всякий случай безответно пнул тьму ногами. Пустота больно отдалась в спине. Пожалел, что не захватил с собой фонарик и не подобрал по пути палку или булыжник. На повороте к своей улочке прямо над ухом раздалось, как гром небесный:
– Припозднился, сосед! Здорово!
Перейра глянул в сторону голоса и ничего не увидел, голос был, но без облика.
– Здорово, – пробормотал он и пощупал темноту рукой. В темноте ничего не осязалось.
– Я тут, – раздался голос свыше. – В гамаке. Из старого бредня. Классно придумал?
Перейра задрал голову – между двумя березами темнело что-то.
– Это ты, что ль, Валентин?
– А то кто же?! – заржал тот. – Ворона! Кар! Кар!
– Да тихо ты! Разбудишь всех.
– Разбудишь их! – заорал Валентин и вдруг грянул: – Вечерний звон! Вечерний звон!!!
Перейра уже подходил к дому, когда поющему Валентину стали подпевать две или три собаки. Когда он взялся за калитку, ему показалось, что колыхнулась занавеска на окне. «Кто-то в доме!» – ударило в голову. Он замер, минут пять не отрывал напряженного взгляда от занавески, пока не заломило в затылке, а занавеска не расплылась темным пятном. «Что же я не взял фонарик? – делать было нечего, и он открыл калитку. – Забор надо делать, надо делать с кольями, с колючей проволокой, калиткой на замке, рвом, надо…»
Калитку он не закрыл, чтоб не скрипнуть, и на цыпочках прошел к сараю и взял там кувалду, а потом подумал и прихватил еще серп. Обошел на цыпочках дом, пригибаясь под окнами, подолгу замирая от малейшего звука, идущего, как казалось, изнутри. Нет, вроде ничего не слышно. Затаив дыхание, он снял навесной замок, приоткрыл дверь, каждое мгновение ожидая нападения изнутри. Просунул руку с серпом внутрь, нашарил выключатель и включил свет. Свет разлился по дому. Перейра рванул дверь на себя и заскочил в дом.
