В таких условиях становится понятным то упорство, с которым монастыри защищали подчас свои права и владения, стоившие им стольких трудов.
«Как платить десятину от земель, распаханных нашими же руками?! – восклицают монахи-цистерцианцы XII века, осторожно добавляя при этом: – Из наших же собственных издержек?» Недостойно принуждать священников и нищих во Христе отдавать десятину из того, что они заработали своим трудом. И они не платили ее.
Духовная власть порождает экономику
Требования богоизбранности, которые в конце концов возобладали над всякими иными мотивами, побуждали монахов вводить новые методы обработки земель. Опыт показал, что стремление в точности следовать евангельской заповеди о труде и бедности влечет за собой тяжкий крестьянский труд, делающий монахов неспособными вести жизнь молитвенников, а в случае с канониками Премонтре – осуществлять апостольское служение. И на смену обработке земли непосредственно владельцем, составившей славу (и богатство) цистерцианцев, тамплиеров, картезианцев и премонстрантов, приходит использование труда братьев-конверзов, а впоследствии и наемных работников, ремесленников, земледельцев, лесничих и других, работавших по найму монастыря. Крестьяне искали защиты у монастыря и работали на него. Таковыми были вилланы, мананы – английские мужики, котары – батраки и бедняки-арендаторы Шотландии и Ирландии. В монастырях они гораздо чаще обретали надежность, безопасность, редкие в то время, определенное уважение к своему труду и своей особе, разумеется, соразмерно с грубыми нравами эпохи.
Случалось и так, что сами сеньоры, дабы избежать дележа своих имений, завещали земли какому-нибудь аббатству, которое взамен обязывалось защищать их от раздела в семейном кругу, но при этом предоставляя право тому или иному члену семейства управлять этими землями. Обычным делом было в то время посвящение ребенка монастырю, «дабы он проводил свою жизнь согласно уставу… всегда соблюдал правила св. Бенедикта и благодарно славил Господа». Такая практика также позволяла обогатиться. В этом посвящении видели «древнюю традицию… соответствующую святому закону… спасительный пример». Текст (около 1032—1060 годов) дает представление о подобном посвящении: руки ребенка покрываются завесой алтаря во имя всех святых, мощи которых там находятся. Родители ребенка клятвенно обязуются никогда не предлагать ему «однажды оставить монастырь» (для современных чувствительных людей подобная маленькая фраза была бы нестерпимо жесткой). Посвящение ребенка сопровождается «пожертвованием» – это мог быть манс, маленькая мыза с мельницей, четыре участка виноградника и прочее, переходившее в собственность монастыря. «И если аббат или монах позволит отторгнуть (эти владения) от монастырской собственности (речь идет о аббатстве Сен-Пьер-де-Болье в Лимузене. – Л. М), то он будет предан анафеме и попадет в ад к Дафану и Авирону на веки вечные» (Перевод Л. Тейса).
Равноправные члены общин (типа кибуцц), монахи отныне становились инициаторами и руководителями работ, скажем так, «предпринимателями и хозяйственниками» по образцу юнкеров – помещиков в Восточной Пруссии, или, если воспользоваться более современным сравнением, инженерами в совхозах. Эти новые функции монахи выполняли столь же умело, как и сеньоры, если не лучше. Впрочем, и аббаты, и дворяне одного происхождения. Им привычно повелевать. Они властвовали со знанием дела, а знание – один из великих двигателей истории. Есть все основания предположить, что монахи руководили сельским хозяйством более грамотно, чем их светские конкуренты.
Крестьяне оставались привязанными к своим старым языческим верованиям[56], а монахи действовали с рационалистических позиций. Они критиковали языческие предрассудки и приметы («Нельзя ссориться во время лунных затмений… можно без страха приступать к новому делу с новолунием»…) не только потому, что это было язычество, но и потому, что они противоречили разуму. В XIII веке в проповедях обличается идолопоклонство, которое все еще оставалось живучим, а именно: подарки на Новый год, шутки Карнавала в последний день перед Великим постом, пение петуха как примета счастья в будущем, празднование Первого мая. Однако все эти привычки так укоренились в умах, что в 1389 году ризничему бенедиктинского аббатства Сен-Пьер-де-Без было предписано принести в церковь на 1 мая веточки так называемого майского дерева, чтобы праздновать приход весны. В течение же всего этого месяца каждый должен носить ветку, сорванную в первый майский день. Застигнутый без этой веточки «зелени» обязан заплатить штраф, или же ему на голову могли вылить ведро воды.
Тем, кто верил в гороскоп («Каким родился, таким и будет»), Церковь отвечала, что Господь хочет спасения всех людей и познания истины всеми без исключения. Св. Аббон. аббат Флёри, насмехался над суеверными страхами перед наступлением 1000 года. Монахи противопоставляли косности крестьянина и его исконному иррационализму дух новаторства и стремление к рассудительности, если не к разуму.
Живущие вдали от мира, монахи избегали гнетущего контроля со стороны общества. Они были сами себе хозяева и ощущали себя таковыми на деле. Они были образованнее других и знали это. Они считали, что земля создана для того, чтобы человек владел ею и обрабатывал ее, – так учил сам Господь, – и они действовали в духе, можно сказать, покорителей. Эксплуатация ими земель, по словам Вольфа и Моро, была «разумной». «Передовым землепользованием» назвал ее Ж. Дюби, добавив при этом: «Земли цистерцианцев были в свое время привилегированной площадью агрономических нововведений». «Образцовые фермы», – характеризует их Гран. Монахи являлись «просвещенными руководителями крестьянской массы», – пишут Ж. и Ж. Блон.
Сито, равно как и другие ордена монахов и каноников, играли, таким образом, ту же роль инициаторов и предпринимателей в Европе XI—XII веков, что и Англия в XVIII—XIX веках со своими пуританскими сектами и мелкопоместным дворянством, создававшая предпосылки для экономического подъема Европы.
После эпидемии чумы в середине XIV века земли оказались заброшенными, леса подступили к равнинам, поля зарастали. Бенедиктинцы аббатства Сен-Пьер-де-Без разрешили местным жителям «брать себе земли, раскорчевывать их и засеивать при условии, что если на них растут большие деревья, то они будут проданы и выручка пойдет на починку крепостных стен Без». То есть монастырь передал жителям часть своих лесных угодий, которая стала коммунальной собственностью, зато эти места снова были заселены людьми.
В таких орденах, как Сито, генеральные капитулы наблюдали прилив людей со всех концов Европы, приходивших сюда пешком (то есть они имели время разглядеть все как следует) и чутких ко всему, что совершалось у них на глазах (эпоха Средневековья, по существу, визуальная). Прибывавшие были способны обратить внимание на различные новшества, инструменты, неизвестные растения, которые могли пригодиться для их монастыря. Так, цистерцианский орден сделался одним из центров по обмену опытом, с которым не могли сравниться ни один общественный институт или группа людей.
Только у монашеских орденов имелась возможность мобилизовать необходимые финансовые ресурсы, подчас огромные для того времени, для долгосрочных проектов. И только они могли обеспечить преемственность усилий, сохранявшую само существование монастыря.
В силу обстоятельств образ жизни в монастыре создавал оптимальные условия для «первоначального накопления капитала». Монашество было в состоянии не только предпринимать крупные начинания, но и оказывать помощь своими советами, примером и финансовыми средствами окружающим, а именно – крестьянству, невежественному, отсталому и нищему. Монахи олицетворяли собой техническое содействие эпохи Средневековья.
Те же самые императивы единства убеждений и образа жизни порождали и иные формы накопления средств. В монастыре появлялись запасы молока, винограда, зерна, яблок, овощей, меда. Если производят много и заботливо, а потребляют мало, то вскоре оказываются перед фактом самых разнообразных форм накопления.
Таковы некоторые из причин, которые, возможно, объясняют, почему монахи, воодушевляемые своей верой, становились богатыми, вовсе не желая того, не стремясь к такой цели, и почему их действия превратились в один из решающих факторов развития сельского хозяйства в Средние века.
Итак, монахи углублялись во враждебную лесную чащу, но не в поисках топей и болот, как утверждает романтическая легенда, а просто ради воды, без которой люди просто не могут жить (говорить, что св. Бернар нарочно выбирал неблагоприятные для жизни места, «чтобы монахи часто болели и постоянно помнили о смерти, пребывая в страхе Божием», – это дурной вкус). Если же монахи часто выбирали поляны среди лесов, то лишь потому, что деревья служат материалом, необходимым для строительства, кухни, отопления, и еще потому, что, по словам св. Бернара Клервоского, «именно возле лесов лежат плодородные земли, на которых посевы взойдут сторицей».
