— Варечка, не плачь…
Поглаживаю всхлипывающую девочку по головке и машинально осматриваю хаос, царящий в детской комнате. Похоже, тут прошло целое побоище, пока меня не было — повсюду валяется детская одежда, а у стены тихонько притаился раскрытый чемодан, похожий на затаившегося в зарослях камыша, крокодила.
Понятно.
Похоже, Алиса хотела увезти свою дочь в другой дом, не особо заботясь о чувствах своего брошенного мужа и о том, что она нанесёт травму неокрепшей психике ребёнка. Эти два взрослых, некогда любящих друг друга человека, никак не могут поделить маленькую девочку, пытаясь играть детскими чувствами.
В моей душе появляется чувство нарастающей боли, и я судорожно сжимаю пальцами пушистый плед, лежащий на Вариной кровати.
Разве я сама не прошла через это?
Ведь мои родители тоже были на грани развода, и инициатором, как и в этом случае, был отец. Правда, по другой причине. Но мама пыталась вернуть гулящего мужа, запрещая ему со мной видеться, и грозясь убить себя и меня, если он всё-таки уйдёт из семьи.
Это было ужасно.
Родители воевали между собой, а страдала я, оказавшись между двух огней и выслушивая различные мерзкие версии происходящего. По вечерам я слушала скандалы орущих родителей, а потом засыпала под истеричные всхлипывания матери, доносившиеся из ванной.
Бррр.
Вздрагиваю, вспоминая свои детские эмоции, и втягиваю носом воздух, пытаясь сосредоточиться на проблеме этой маленькой девочки.
— Варюш, всё будет хорошо. Мои папа и мама тоже разошлись…
Девочка поднимает на меня свои красные, опухшие от горьких слёз глазки, и вперивается в меня осторожным взглядом. Сейчас она похожа на маленького зверька, которого загнали в норку и он не понимает, можно ли кому-то верить в этом опасном, напичканном злыми волками, лесу:
— И что ты сделала?
— Приняла это. Сначала, конечно, было тяжело. Но ничего не поделаешь — взрослые не могут тебе объяснить, почему они больше не любят друг друга.
Варя опускает голову, утыкаясь личиком в пушистого мишку, и я понимаю, что она прислушивается к моим словам. Значит, нужно постараться успокоить малышку, чтобы она не чувствовала себя забытой. Я просто обязана вселить в неё хорошие чувства, в которых нуждалась когда-то сама.
— От того, что папа с мамой больше не будут жить вместе, они не перестанут любить тебя. Ты навсегда останешься их дочерью, их любимой малышкой, что бы не случилось.
Девочка поднимает на меня своё зарёванное личико и, хмуря белёсые брови, спрашивает:
— А когда ты родишь моему папе ребёнка, он меня не разлюбит?
Закусываю губу.
О том, чтобы родить ребёнка я уже и не мечтаю. Через две недели мне исполнится тридцать два года, а там до мистического тридцатитрёхлетия останется всего ничего. Смогу ли я увлечь Зверя после того, как бывшая жена нанесла ему травму?
Сомневаюсь.
Ведь после того страстного поцелуя, который произошёл у меня дома, мужчина значительно отдалился от меня, даже не на один, а на два шага назад, постоянно запираясь в своём кабинете и стуча пальцами по клавиатуре ноутбука. Из этого я сделала вывод, что он уже раскаялся о том, что посмел приблизиться ко мне и отчаянно ждёт пятницы, когда истекает срок действия нашего негласного договора.
Но вываливать свои мысли на девочку я не собираюсь.
— Папа тебя никогда не разлюбит, и ни на кого не променяет, можешь быть уверена.
В моём голосе дрожат слезы, и я поспешно отворачиваюсь к стене, чтобы не разреветься. Как бы я хотела, чтобы её отец вот так же страстно, без оглядки, полюбил меня!
Опускаю голову.
— Вика, прости меня.
Варечка нежно берёт меня за руку, окатывая внимательным взглядом распахнутых серых глаз, и я собираю брови на переносице. Чувствую покалывание в кончиках пальцев и испуганно спрашиваю:
— За что?
— За рыбу. Это я её посолила. Специально.
Дыхание перехватывает от чистосердечного признания, которое я уже и не ждала, и я осторожно кладу ладонь на щуплое плечо девочки.
— Я знаю.
— Ты не сердишься на меня?
Качаю головой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Малышка просто не знает, что я делала, чтобы отвадить неугодную мне мачеху от любимого отца, и через что Людмиле Анатольевне пришлось пройти, прежде чем она смогла подружиться с взбалмошной падчерицей.
И лучше ей не знать.
Я не собираюсь давать Варечке плохих советов.
— Можно спросить, зачем ты это сделала?
— Я злилась.
— На что?
Мягко выдыхаю, сканируя светловолосую девчушку спокойным уверенным взглядом и нежно провожу по её волосам.
— Что папа уделяет тебе внимание. Я боялась, что он меня разлюбит.
Дрожит, словно в ознобе.
В груде появляется испепеляющее чувство печали, смешанное с колючим чувством сочувствия, и я осторожно привлекаю малышку к себе, боясь, что она может взбрыкнуть, оттолкнуть меня.
— Ох, малышка… Такого не будет, не переживай. Он всегда будет тебя любить, больше всех на свете.
Прижимаю дрожащую девочку к своей груди и прикрываю слезящиеся глаза. Этот разговор слегка вывел меня из равновесия, порвав душу на мелкие клочки, но я теперь твёрдо уверена — с Варей контакт налажен, теперь мы совершенно точно сможем подружиться.
А с её отцом я поговорю.
Нельзя, чтобы ребёнок страдал из-за развода родителей.
Дверь в детскую с шумом распахивается, и в комнате появляется Зверь, заслоняя своим телом весь дверной проём. Бицепсы на руках подрагивают от нервного напряжения, и я понимаю, что им с Алисой, скорее всего, не удалось договориться.
Отчаянно прячу свои мокрые от слёз глаза, и поднимаюсь с кровати.
— Варечка, что тебе приготовить?
— Вика, а ты можешь испечь торт?
Поспешно киваю, пытаясь вспомнить хоть один из тех нехитрых рецептов выпечки, которым обучила меня бабуля и понимаю, что моих познаний в кулинарии на это не хватит.
Ладно, главное — уйти на кухню, и не мешать отцу поговорить с дочерью по душам. Надеюсь, ему хватит ума и такта спокойно с ней поговорить, не очерняя при этом её мать. Ведь, какой бы плохой женой Алиса не была, девочку она явно очень любит.
Пытаюсь проскользнуть мимо широкоплечего мужчины, опуская взгляд в пушистый ковёр, но оказываюсь тут же в плену его горячих рук, намертво пригвоздивших меня к себе.
— Вика, можно я сначала с вами поговорю?
Кивок.
Выходим в коридор, и Зверь осторожно берёт мою ладонь в свои обжигающие пальцы, прищуривая тёмно-синие, словно знойное ночное небо, глаза:
— Как она?
У меня перехватывает дыхание от его непозволительной близости, и я вся трепещу под этим испытывающим грозным взглядом:
— Нормально. Главное, не стоит манипулировать её чувствами относительно матери, это не честно. И я бы на вашем месте позволила бы ей жить с мамой. Для девочки это действительно важно.
— С мамой? С этой грязной потаскухой?
Андрей Владимирович взрывается, как фейерверк, мгновенно багровея при этом, и я понимаю, что фамилия ему очень подходит — сейчас он похож на того самого лесного зверя, хищника, с магической карты сельской гадалки. Он вырывает свою руку из моих ледяных пальцев, и выплёвывает:
— Никогда!
Качаю головой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— И очень зря. Я была вынуждена расти без матери, и мне её сильно не хватало, гораздо сильнее отца, который не мог меня ни понять, ни поговорить по душам.
— Значит, у вас был хреновый отец, Виктория!
Хозяин квартиры припечатывает меня своим хлёстким ответом к полу, и я шарахаюсь от него, отступая на шаг назад. В его синих глазах плещется настоящий шторм, способный переломить меня на две половинки, как сухую тонкую щепку.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
По позвонку бежит мелкая дрожь, а ладошки моментально становятся влажными. Но я всё равно сжимаю их в кулачки, отчаянно надеясь достучаться до разума мужчины.
— Отец был обычный. А вот мачеху я невзлюбила с самого начала и жить с ней не хотела.
— Значит, я больше не женюсь!
Андрей Владимирович выплёвывает обидные, громкие слова прямо в лицо, и они мгновенно оставляют на моём сердце обжигающий чёрный след. В моей душе поднимается буря негодования и я сцепливаю руки в кулаки, мечтая тотчас поколотить этого наглеца.
