– Посмотрим, Григорий Ильич.
Когда дощаник показался на виду у Певлора, от селения к судну сразу полетел лёгкий облас. В нём сидели охотник Ахута и его дочь Хомани; Ахута сильно грёб с правой стороны, Хомани слева поправляла нос лодки.
– Иди в Певлор! – кричал Ахута русским. – Иди в Певлор!
На берегу толпились остяки. Дощаник выехал рылом на отмель, и остяки бросились в воду; они приняли владыку Филофея на руки и понесли на сушу. Владыку ожидал князь Пантила. Насторожённый Новицкий обратил внимание, что остяки вооружены – на берегу лежали их копья и луки.
– Ты говорил, что твой бог умеет оживлять мёртвых, – с вызовом сказал князь Пантила. – А он умеет убивать тех, кто уже умер?
– Объясни мне всё, – спокойно предложил Филофей, оглядываясь.
– К нам пришёл Хемьюга, мёртвый шаман.
– Ты уже говорил мне об этом, князь Пантила, – напомнил Филофей. – Из-за него ты выгнал меня, не дослушав.
– Тогда он пришёл первый раз. Ахута встретил его в лесу.
– В лесу, где нора седой волчицы, – подтвердил Ахута.
– Мы прибежали – он притворился совсем мёртвым. Никто не хотел брать его. Он злой дух, он отомстит. Мы позвали Ероку, Ерока не боится.
– Эрока – ето Эрофэй, у якого рибны пэски в двох вэрстах звыдси? – уточнил Новицкий.
– Он, – сказал Пантила. – Ерока похоронил Хемьюгу обратно.
Остяки, окружившие Филофея и Новицкого, закивали. Среди них была только одна женщина, точнее, девчонка, – Хомани, дочь Ахуты. У Ахуты больше не было родни, на промысел он брал с собой дочь, и Хомани носила мужской пояс с ножом. Когда появится муж, он заберёт этот нож себе.
– А вчера Хемьюга снова вылез из могилы и пришёл в Певлор, – говорил Пантила. – Он сел в свой «тёмный дом» и живёт там, как живой, – Пантила отвёл взгляд. Ему было горько, что мертвец явился в селение, а он, князь, ничего не может поделать. – Так нам нельзя. Люди покинули Певлор.
– Снова позовите Ерофея, – пожал плечами владыка.
– У нас нет платы. Ерока жадный. Пусть Хемьюгу убьёт твой бог.
– Пойдём в «тёмный дом», – вздохнул Филофей.
– Вотче, нэ ходи до бисов, – тотчас сказал Новицкий, хватая Филофея за рукав рясы. – Выт дэмона шаблею нэ выдмахатыся.
– Думаю я, что бес не в «тёмном доме», – печально усмехнулся Филофей, высвобождая руку.
Остяки сбежали из своего селения, будто от моровой язвы. Филофей шагал мимо покинутых земляных домов и пустых чумов с оборванными пологами. Кострища были затоптаны, летние печки-чувалы погасли, колья с растянутыми на просушку сетями покривились. На земле валялись тряпки, верёвки, потерянные шкуры, деревянные посудины. По селению шныряли собаки, шарились в жилищах; выл пёс, которого забыли отвязать. Владыка увидел, что бабы, старики и дети укрылись на дальней опушке леса в еловых шалашах – только мужчины отважились вернуться в Певлор.
«Тёмный дом» – малая полуземлянка шамана – находился за околицей селения возле «собачьего городка» и оленьего сарая. Остяки несмело шли за Филофеем, но за сотню шагов до «тёмного дома» остановились.
– Хемьюга там, – сказал Пантила, указывая на низкую полуземлянку с дерновой крышей. – Зови своего бога, старик. Дать тебе нож?
Филофей не ответил, лишь жестом показал Новицкому: останься здесь, на улице. Он один подошёл к «тёмному дому», кряхтя, медленно спустился по земляным ступенькам в яму и оттащил дверку на кожаных петлях.
Шаман не жил в «тёмном доме», а лишь приходил сюда камлать. Две узкие щели под кровлей еле освещали это угрюмое логово. Давно остывший очаг; рассохшийся деревянный сундук шамана, покрытый резьбой; какие-то жерди и рогатины в углу; зачерствелые и сморщенные священные покрывала на стенах – уже не различить бурые от пыли узоры; медвежья шкура с лапами и башкой медведя – башка набита сеном, пасть зашита жилами, а дыры глазниц закрыты кружочками из бересты. Сам шаман, сгорбившись и нахлобучив шапку, сидел на полу посреди землянки и вроде бы смотрел в угасшие угли очага – мертвец грелся у прошлогоднего пламени.
– Кто ты? – помолчав, спросил Филофей.
Шаман не отвечал и не шевелился.
Филофей протянул руку и осторожно толкнул шамана. Шаман легко повалился набок. Оказывается, сзади его подпирала палка. Шапка съехала с головы мертвеца, и Филофей разглядел его лицо – ссохшееся, волосатое, бледное, но не тронутое разложением. Филофей перекрестился, наклонился, схватил мертвеца за ворот и поволок к выходу, как мешок.
Остяки охнули, увидев, что владыка вытаскивает из «тёмного дома» тело Хемьюги. Новицкий бросился к Филофею и помог вытянуть труп из ямы у входа. Шаман неподвижно лежал на земле – скорченный и страшный.
– Это просто мёртвое тело, – сказал Филофей. – И ничего больше.
– Он снова живой будет, – робко возразил кто-то из остяков.
– Не будет, – Филофей взглянул в глаза князю Пантиле. – Вас обманули, князь. Ерофей обманул. Что он потребовал в уплату за погребение?
– В прошлый раз мы на второй год отдали ему пески за островом Нахчи, – глухо произнёс Пантила. Щёки его пылали от стыда, а глаза потемнели от гнева. – А сейчас он хочет пески совсем всегда. Я его убью.
Филофей, успокаивая, положил руку Пантиле на плечо.
– Не надо, князь. Прогони его, и достаточно. Он вор.
– А чому мрец за год в могилыне не согнил? – спросил Новицкий.
Он был потрясён: как владыка догадался про обман?
– Почему? – Филофей снова посмотрел на Пантилу.
– Бывает, в земле под травой лежит лёд. Всегда лежит, и летом тоже. Где есть, где нет. Ерока нашёл, где есть, когда первый раз копал.
– Теперь ты сам всё объяснил, – устало сказал Филофей. – Похороните тело сами, как ваш обычай требует. Возвращайтесь в дома. Ваших богов нет.
Вдруг Хомани, которая стояла в толпе остяков, вынула нож из ножен, быстро присела возле тела Хемьюги на колено и решительно перерезала мертвецу хрустнувшее под лезвием горло.
– Що творышь, бисова дэвка? – вскрикнул Новицкий.
– Не кричи ей! – тотчас вскинулся Ахута. – Она не твоя жена!
Хомани отскочила, сжимая нож. Новицкий смотрел на неё в изумлении, словно увидел в первый раз. Маленькая черноволосая Хомани побледнела, а её тёмные раскосые глаза казались выжженными, словно у идола. Но сейчас Новицкий вдруг понял, что остяки – не идолы. Они могут быть красивыми. Они – странные и несуетные люди полуночи, которые сумели выжить там, где под травой лёд, а по траве ездят на санях, запряжённых собаками. Здесь едят сырую рыбу, и она кажется горячей, а сердце остекленеет от холода, если упадёшь с лодки в воду. Здесь мошка убивает человека, здесь не растёт хлеб, здесь можно ослепнуть от блеска снегов. Здесь подземные мамонты, здесь зимой беззвучно возгорается небо, и даже демоны здесь громоздят себе берлоги, чтобы в стужу согревать над костром когтистые лапы. Эта северная девочка, сжимающая в кулачке нож, сумеет зачать, родить и вырастить сына там, где бесславно погибнут целые армии с царями, пушками и хоругвями.
