Приготовление и прием пищи организованы здесь же, в просторном офисе, заваленном коробками с продуктами и оборудованном полевыми армейскими горелками. Угрюмая Элеонора Леопольдовна явно не утруждает себя чрезмерным старанием на кухне, поэтому ее стряпня не отличается изысканностью вкуса и сервировки. Впрочем, каждый, кого не устраивает меню штатной поварихи, может заняться готовкой самостоятельно, благо недостатка в продуктах клан пока не испытывает.
Мне, съевшему за минувшие сутки лишь половинку шоколадного батончика, и вовсе грех привередничать по поводу здешнего питания. Пока я уплетаю за обе щеки свою порцию, Элеонора взирает на меня исподлобья с плохо скрываемым интересом. Очевидно, ей давно – а возможно, вообще никогда – не доводилось видеть, чтобы кто-то поедал ее стряпню с таким зверским аппетитом. Кунжутов тоже относится ко мне с пониманием и позволяет сначала как следует насытиться, а уже потом приступает к беседе.
Она продолжается почти два часа и оказывается крайне полезной для обеих сторон. Хозяева выведывают от меня не меньше полезной информации, чем от Ефремова, хотя, как и он, я тоже не состоянии ответить на все заданные вопросы. Академик обогатил «фантомов» массой своих теорий, и это избавляет меня от нудного пересказа научных аспектов творящегося здесь хаоса. Папаша Аркадий доволен тем, что я изъявляю желание помочь им в поисках выхода из «Кальдеры», поскольку из короткого доклада Кленовской полковник понял, что я прибыл сюда в первую очередь за Ефремовым и его чемоданчиком. Я честно признаюсь, что Кунжутов понимает все, в общем-то, правильно, и, сложись обстоятельства иначе, возможно, я бы и впрямь не стал отвлекаться на помощь ему и его людям. Но уж коли по милости судьбы я угодил в одинаковое с «фантомами» незавидное положение, значит, будет разумнее объединить усилия и выбираться из этого гадюшника сообща. По классическому мушкетерскому принципу «один за всех и все за одного». Полковник благодарит меня за откровенность, замечает, что всегда ценил в людях честность, и выказывает надежду, что он во мне не разочаруется.
На том и порешили.
Я смотрю на сидевших одесную Кунжутова громилу Кондрата и его жуткого приятеля Дросселя и умозаключаю, что, если мне вдруг «посчастливится» угодить Папаше в немилость, суд надо мной будет скорым, а приговор – незавидным. И даже Ольга вряд ли рискнет выступить в мою защиту. Дружба дружбой, а клановое единство для «фантомов» наверняка превыше всего.
Я перевожу взгляд на Кленовскую, негромко беседующую со Сквайром о чем-то, касающемся, видимо, лишь их двоих. Любопытно, что так сближает этих, на первый взгляд совершенно непохожих людей? Сомнительно, что причина кроется только во взаимном сексуальном влечении. Я, конечно, не психолог, но то, как Ольга и Сидней смотрят друг на друга, как разговаривают и как ведут себя при этом, явно свидетельствует, что между ними нечто большее, чем обычные любовные отношения…
А впрочем, с чего бы меня это так несвоевременно взволновало? Какое вообще мне дело до их личной жизни, которую я зачем-то взялся анализировать?
– Ты точно уверен, что не хочешь поговорить со мной об этом? – ехидно уточняет Скептик, обожающий заниматься анализом моих помыслов и пристрастий. Ну а как еще ему развлекаться, имея в распоряжении такую уйму свободного времени?
– Когда должен вернуться Ефремов? – осведомляюсь я у полковника, игнорируя усмешки назойливого братца.
– Как обычно, взял свой красный чемоданчик и обещал появиться к вечеру, – отвечает Кунжутов. – В последние три дня Лев Карлович ходит к Бивню регулярно. Позавчера за ужином академик заверял нас, что стоит на пороге какого-то очередного открытия. Говорил, будто еще немного, и ему удастся установить контакт с Душой Антея, а затем выяснить у нее, чего же она в итоге добивается.
– Не слишком ли претенциозное заявление?
– Цитирую Ефремова практически дословно… Но только между нами, капитан: сдается мне, академик попросту не в себе. Не буду утверждать, что он повредился рассудком, но факт нервного расстройства налицо. С другой стороны, ежели Лев Карлович все-таки прав, представляете, как он может всем нам помочь? А вдруг, установив с разумной мантией контакт, он выяснит, что она вовсе не желает человечеству зла, а все причиненные ею беды исходят лишь от того, что мы элементарно не понимаем друг друга. Вдруг нам посчастливится уговорить Душу Антея выпустить нас из «Кальдеры» без насилия и кровопролития?.. Вот почему я не препятствую Ефремову заниматься его экспериментами, хотя при этом осознаю, насколько мизерны наши ставки на подобный исход.
– Он рассказал вам, что за оборудование лежит у него в чемоданчике? – спрашиваю я.
– Мы интересовались у Льва Карловича насчет его багажа, – не отрицает Папаша Аркадий. – Он ответил, что не сумеет популярно объяснить принцип действия его устройства. Успокоил лишь, что оно – не тактический ядерный заряд, как поначалу некоторые из нас подумали.
– И вас устроило такое объяснение?
– Вы хотите спросить, почему мы не отобрали у нашего гостя подозрительный контейнер силой и сами не проверили его? – хитро прищуривается Кунжутов.
Я развожу руками: мол, если угодно, можете понимать мой вопрос и так.
– Кое-кто из нас действительно настаивал на этом, – признается полковник, покосившись на Тукова и Бибенко, – но я никому не позволил рыться в чужих вещах. В первую очередь потому, что не одобряю это постыдное занятие, какой бы необходимостью оно не было продиктовано. А, во-вторых, не имею привычки вскрывать контейнеры с незнакомой научной аппаратурой – мало ли чем это может обернуться. Хотя если вы вправе сообщить нам, что же все-таки принес в «Кальдеру» Ефремов, мы будем вам за это весьма признательны.
– Поверьте, товарищ полковник, мне самому неведомо, что находится в ефремовском чемоданчике, – отвечаю я, ничуть не погрешив против истины. – Верниковский приказал отыскать багаж Льва Карловича и вернуть его назад, поскольку в том контейнере лежит нечто такое, без чего последователи Ефремова не смогут продолжить его дело в случае, если он все-таки погиб. Вот и все, что комбриг счел нужным мне сообщить.
– Да и бог с ним, с контейнером, – отмахивается Папаша, но безразличие его выглядит все же несколько наигранным. – Мало ли я повидал в своей жизни секретных чемоданчиков, содержимое коих меня не касалось? Вот что, Тихон, пока нет академика, идите-ка вы лучше примите душ и выспитесь, а то вид у вас чересчур бледный. И ты, Ольга, тоже топай отдыхать. А завтра займись поиском новой машины. В том автоклубе наверняка еще какой-нибудь раритет завалялся. И не мешкай: чтобы к послезавтра ты снова на колесах была… Задачи ясны? А теперь все свободны…
Я провожаю глазами удаляющихся по коридору Кленовскую и Хилла, которые обмениваются недвусмысленными многообещающими взглядами, и думаю, что, как минимум, в ближайшие полчаса Сквайр вряд ли позволит своей подруге уснуть. Как там Скептик выразился: за державу обидно?.. Действительно, что-то в последние пару часов я стал слишком часто чувствовать себя оскорбленным патриотом. Не сказать, что роман Ольги и Сиднея выводит меня из душевного равновесия, но… Нет, прав братец: надо на досуге поговорить с ним о том, почему я вдруг начал болезненно завидовать чужому счастью. Тем паче, что по большому счету завидовать здесь совершенно нечему. Обычное в критических обстоятельствах сближение мужчины и женщины, инспирированное желанием найти поддержку в трудную минуту. Обоюдный эмоциональный порыв, не более. И в чем тут, спрашивается, кроется повод для зависти?
К черту! Раздул, понимаешь, проблему на пустом месте! Прочь сомненья и провокационные мысли, которые могут помешать мне хорошенько выспаться! Пускай вон Дроссель, Кондрат, Хакимов или этот… как его… Поползень обижаются за державу. Они должны злиться на Ольгу, поскольку это их она фактически продинамила; готов поспорить, кто-нибудь из них наверняка пробовал подбить к олимпийской медалистке клинья. А я здесь – человек пришлый, так что все внутриклановые страсти мне по барабану.
Узнав у сержанта Бибенко, где мне можно прилечь, чтобы никому не помешать, я получаю в свое распоряжение одну из многочисленных гримерок – маленькую, зато с душем и туалетом. Пока я осматриваю удобства, в комнату входит Элеонора, молча швыряет на кушетку полотенце и армейский комплект нательного белья, после чего, также не говоря ни слова, удаляется. Крикнув «премного благодарен» хлопнувшей двери, я раздеваюсь, залезаю в душевую кабину и выливаю на себя дюжину ковшей воды, набранной мной из стоящей в углу канистры. Вода оказывается прохладной, но желание смыть с себя налипшую за сутки грязь пересиливает холод, и я, стиснув зубы, стойко терплю малоприятную водную процедуру. Затем переодеваюсь, устраиваюсь на кушетке и, укрывшись с головой одеялом, практически сразу же засыпаю. Успеваю лишь подумать о том, какие небось известные артисты леживали прежде на моем месте и мылись под моим душем, а я – невежда – не знаю ни одну звезду современной оперной сцены, не говоря о балете…
