Шкипер сдвинул крышку люка, и воины стали передавать по цепочке запечатанные кувшины с вином и тюки – видимо, с тканью и другим товаром. Тревельян, с удовольствием разминая ноги, спрыгнул на пристань и остановился.
– Пошел! – Его чувствительно толкнули в спину.
– Не сделаю ни шага, пока не вернут мое имущество. Мою лютню, мой мешок, моего зверька!
– Отдай ему все, что он хочет, – велел Тинитауру Волосатый. – Все! Знаю я вас, крысюков… У всякого пальцы зудят на чужое…
Сайлава выпустил из клетки Грея, и тот с радостным верещанием метнулся к Тревельяну. Фокусник принес его суму. Кажется, ничего не исчезло – лютня и кошель на месте, а вместе с ними – кинжал, цилиндрик лазерного хлыста и завернутая в плащ голограмма. На самом дне – фляжка, огниво с трутом и мятый, так и не просмотренный пергамент, дар Даббаса.
Его повели с причала восемь воинов. Фокусник семенил позади, многословно втолковывая Волосатому, какую редкостную дичь он изловил; Тревельян, прислушиваясь к его словам, мстительно усмехался. От реки в лес вела утоптанная дорожка, и вдоль нее стояли хижины – сооружения с плетеными стенами, крытые древесной корой. Тут и там горели костры, хлопотали у горшков и котлов скуластые бледнокожие женщины, сушились растянутые на решетках шкуры, носились ребятишки, а компания подростков метала дротики в большой деревянный щит. Появление Тревельяна интереса у них не вызвало. Эти дикари были совсем не любопытны и не похожи на земных полинезийцев или папуасов.
В конце улицы, за широкой площадкой, находился дворец вождя, десятка три строений попросторнее, чьи кровли из коры и листьев были подперты неошкуренными столбами. Это место окружала изгородь, скорее символическая, чем реальная преграда – шесты с черепами и оружием врагов, вбитые в землю и переплетенные лианами. Два шеста повыше обозначали вход. На них тоже скалились черепа, но звериные, с внушительными клыками.
Тревельяна, его мешок и его зверюшку поставили перед лицом грозного вождя, сидевшего в кольце хижин на огромном пне, покрытом пятнистой шкурой даута. Справа и слева от него стояли воины, за спиной устроились жены, числом не меньше сорока, и среди них Тревельян с удивлением заметил нескольких женщин восточной расы. Наверняка Тинитаур снабжал вождя не только вином и рапсодами.
Сам Кривая Нога был не стар и не молод – видимо, пятый десяток еще не разменял. Его черты хранили привычное выражение надменности, и всякий, кто видел его, понимал, что этот человек хитер, опасен и жесток. От своих крепышей-соплеменников он отличался худощавым сложением, но его руки и запястья, перевитые жилами, и большие, с толстыми пальцами ладони намекали, что он боец не из последних и пополняет самолично свою коллекцию черепов. Он был одет в роскошный плащ из ярких перьев птицы ках и короткие широкие штаны, какие в Хай-Та и Этланде носили повсеместно. Оттуда их, надо думать, и привезли, вместе с кожаными сандалиями, в которых едва умещались огромные ступни вождя.
«Не нравится мне это мурло», – сказал командор.
«Мне тоже», – отозвался Тревельян.
Волосатый, ухватив его без лишних церемоний за шею, притормозил в нескольких шагах от Кривой Ноги и, почтительно сняв шлем, отрапортовал:
– Рапсод, великий вождь. Тот, которого тебе обещал торговец с верховьев реки. Сам он тоже здесь. Слюной исходит, так ему хочется дорваться до твоего золота.
Это было сказано на диалекте варваров, заложенном в память Тревельяна вместе с прочей осиерской лингвистикой. Знал ли его Тинитаур, оставалось неясным, но он живо выскочил вперед и затараторил, мешая слова восточного наречия и языка Семи Провинций:
– Я привез тебе не просто рапсода, о великий вождь, а певца, что так же затмевает прочих, как в сиянии Ближней звезды гаснут другие звезды. Голос его силен и звонок, а лютня из розового дерева звучит так сладко, что радует сердца богов. И он умеет складывать такие песни, которые восславят твою мощь и внушат твоим врагам зависть, страх и ужас перед твоей силой. Он будет петь о твоей силе, твоей храбрости и твоей щедрости – ведь ты, конечно, не забыл о нашем уговоре и приготовил золото, обещанное мне. Но сперва услышь, как он поет, и ты, клянусь тремя богами, увеличишь плату, ибо это рапсод из рапсодов, который…
«Ну, козел! Ну, трепло болтливое! – прокомментировал Советник. – Что будешь делать, парень? Споешь этой образине в перьях?»
«Конечно, спою, – отозвался Тревельян. – Чтобы услышали, как звонок мой голос и как моя лютня радует сердца богов. Вот прямо сейчас и начнем».
Похоже, великий вождь был того же мнения. Он поднялся, обошел, прихрамывая, вокруг Тревельяна (его левая нога была повреждена – колено торчало вбок), осмотрел товар и пробурчал на языке Семи Провинций;
– Выглядит неплохо. Крепкий, высокий, волосатый… Может, я и подброшу тебе золота, торговец, если его голос сладок, а песни такие же длинные, как шерсть на щеках. – Он больно ткнул Тревельяна пальцем в живот, уселся на свой пень и приказал: – Пой! Пой, ублюдок, а мы послушаем – я, мои воины и мои жены.
Тревельян вытащил лютню, а вместе с нею – лазерный хлыст, который сунул за пояс. Мало ли что! Вдруг его пение не понравится вождю и тот решит украсить новым экспонатом свое собрание черепов! Предосторожность не бывает лишней…
Он подмигнул Тинитауру и тронул струны лютни. Она откликнулась тем звуком, какой издает пила, наткнувшись на железный гвоздь. Вождь нахмурился, воины зашептались, а женщины заткнули уши. Тинитаур слегка побледнел.
– Инструмент нуждается в настройке, – пояснил Тревельян. – Да и руки у меня того… подрагивают… Меня везли много дней в тесной каюте и в цепях, так что я даже не мог помочиться как следует. О еде и питье лучше уж не вспоминать… – Он извлек из лютни долгий пронзительный стон. – Вода, сырое зерно, заплесневелые лепешки… Это рапсоду, который пьет лучшие вина и заедает медом и птичьими яйцами! Да и тут мне ничего не поднесли… Боюсь, сегодня я не в голосе.
Тревельян попытался взять высокую ноту и пустил петуха. До фокусника, кажется, дошло, что искусство не терпит насилия и несвободы и мстит своим пленителям. Бледность на его щеках усугубилась, переходя к зеленым тонам. Кривая Нога грозно нахмурился.
– Э-э… – начал Тинитаур, но Тревельян перебил его, откашлявшись и снова дернув струны лютни.
– Хоть мое горло не увлажнили здесь мед и вино, я все-таки спою великому вождю, – заявил он. – Спою балладу о богаче Хайхате Кривоногом и его сорока женах. Этот Хайхат, по правде говоря, был не только кривоног, а еще и бессилен, так что его женам приходилось туго. И вот он нанял одного пройдоху, торговца всякими снадобьями, который обещал… Впрочем, не буду пересказывать, а лучше потешу вас своим пением и сладкими звуками лютни.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
