“Тире, две точки… Тире, точка, тире… Тире, точка, тире… ДКК…”
Катря сидела на скамейке в парке. Лето подходило к концу, и пожелтелые листья каштанов начали опадать. Глаза ласкали лишь могучие зеленые кроны кленов и роскошные темно-красные георгины, несколько кустов которых посадили весной чьи-то добрые руки. Эта единственная клумба на весь захламленный и запущенный парк притягивала сюда стариков, которые могли позволить себе роскошь дышать свежим воздухом. Молодежь не рисковала появляться в парках: часто бывали облавы, парней и девушек эшелонами увозили в Германию.
Катруся имела надежные документы и не боялась облав. Она любила эту скамейку, на которой сиживала, еще когда была студенткой. Почему-то здесь быстро запоминались латинские термины и симптомы разных болезней. Сюда же, еще будучи гимназисткой, она пришла на первое свидание с Семеном Войтюком — юношей, которого очаровали ее глаза и каштановая коса с пышным розовым бантом. Он угощал Катрусю конфетами, а потом осмелился поцеловать в щеку — это так горько обидело девушку, что она заплакала; после этого, завидев Войтюка, переходила на другую сторону улицы…
Катря подставила лицо лучам солнца и мечтательно зажмурила глаза. Думала, что, если бы Петро вот так же несмело поцеловал ее?.. Должно быть, тоже заплакала бы, но не от обиды и смущения…
— Почему такая красивая фрейлейн тоскует в одиночестве? — услышала резкий голос. — Если фрейлейн скучает, мы готовы составить ей компанию!
Раскрыла глаза. Наглые взгляды из-под надвинутых на лоб офицерских фуражек. Два лейтенанта. Нализались и ищут приключений.
— Пойдем с нами, крошка, — сказал один из них — с длинным носом и бесцветным, туповатым лицом. — Может, у тебя есть такая же красивая подруга? Поужинаем, потанцуем…
Он присел рядом, взял Катрусю за руку. А она словно застыла, не может вырвать руку из его холодных, потных ладоней. Видимо, лейтенант понял это как согласие и похотливо произнес:
— У тебя, крошка, чудная фигурка.
— Уберите руки! — вскипела Катруся и резко поднялась. — Хам!
Она убежала раньше, чем немецкие офицеры успели опомниться.
— Какая наглость?! — воскликнул длинноносый. — Я ей задам!..
Он уже хотел броситься вдогонку за Катрусей, но второй удержал его:
— Черт с ней! Наверное, путается с кем-нибудь из высшего начальства, иначе бы она не посмела… Пойдем поищем других. Все равно одной нам мало…
У выхода из парка стояли со своими старомодными “пушками” на треногах два плохо одетых фотографа, ожидающих клиентов. Девушка не обратила внимания на их умоляющие взгляды. Пошла Сикстуской улицей: здесь жил Петро, и девушка надеялась встретить его.
На углу стоял огромный грузовой автомобиль — настоящий дом на колесах. “Передвижная солдатская лавка”, — прочитала Катруся, проходя мимо машины. Неожиданно открылись дверцы, и оттуда выглянул человек в военном мундире.
— Они сейчас должны выйти в эфир, господин унтерштурмфюрер, — послышалось оттуда. — Обычно в это время всегда…
Дверцы за военным закрылись, но для Катруси и услышанного было достаточно. Вон дом на горе, где живет Петро… Теперь шестой час, через несколько минут начнет работать рация Галкина. А в “лавке на колесах” пеленгатор. Видимо, они уже обнаружили рацию и теперь подбираются к ней шаг за шагом; сегодня мышеловка может захлопнуться…
Катруся прибавила шагу. Если бы можно было, то побежала бы.
В квартире Петра прозвучал настойчивый звонок. Федько Галкин, уже приготовившийся к передаче, выдернул штепсель из розетки и сунул рацию в чемодан. Тревожные голоса в передней. Федько делал вид, будто так увлечен уборкой на письменном столе хозяина, что даже не сразу оглянулся, услышав скрип дверей. В дверях стояла Катруся. Раскрасневшаяся, взволнованная.
— Оказывается, это ты звонила, — сказал Федько с досадой. — А я уже бог знает что подумал…
— Еще несколько минут — и вы бы провалились… Возле почты пеленгатор!
— Какой пеленгатор? — растерянно спросил Галкин, хотя сразу все понял.
— “Какой пеленгатор”! — рассердилась Катря. — Гестаповский, наверно. Думаешь, они сидят сложа руки, когда под боком работает рация? — Увидев, как побледнел Галкин, сказала мягче: — Это нам наука…
В комнату вошел Петро.
— Спокойствие! — сказал он. — Федько, заведи машину! Еще неизвестно, как там у них… Едем на прогулку. — И он подхватил чемодан.
Черный “мерседес” миновал “передвижную лавку” и помчался на окраину. Карл Кремер ехал развлекаться…
Менцель вызвал к себе Харнака и начальника службы перехвата унтерштурмфюрера Винклера.
— Мне надоели эти постоянные неудачи! — с ходу закричал он на Винклера. — У нас под носом большевики связываются с центром, а вы, унтерштурмфюрер, никак не можете поймать их.
У Винклера покраснели уши от волнения и страха. Харнак злорадствовал. Этот золотушный унтерштурмфюрер с безбровым вытянутым лицом и хитрыми злыми глазами был ему глубоко антипатичен.
— Проворонить рацию, когда мы были от нее буквально в нескольких шагах! — подлил он масла в огонь. — Как они разгадали трюк с “солдатской лавкой”?..
Уши у Винклера уже стали пунцовыми. Черт побери этого гауптштурмфюрера! Сидел бы и молчал. Ведь он, Винклер, ничего не говорил, когда по вине Харнака из тюрьмы бежал опасный большевистский агент. Но у гауптштурмфюрера нашлась чья-то сильная рука, а за Винклера вряд ли кто-нибудь заступится. Даже будут рады спихнуть. На его место найдется много охотников: далеко от фронта, комфорт, деньги… Главное — дальше от русских, которые в последнее время стали так быстро наступать, что даже в штабе армии или фронта жутковато служить… Черт с ним, с Харнаком, он переживет его трепотню! Все стерпит, лишь бы остаться здесь, в городской квартире с теплой уборной и ванной.
— Разрешите доложить, штандартенфюрер, — сказал Винклер, ерзая на стуле, — у меня есть свежие данные.
— О которых мне уже известно несколько недель? — ехидно бросил Менцель. — Поймите же, наконец, Винклер, мне наплевать на все ваши данные, мне нужны не данные, а большевистская рация!
— Но ведь, штандартенфюрер…
— Давайте ваши данные, Винклер… — безнадежно махнул рукой Менцель.
Унтерштурмфюрер разложил на столе большую карту города и окрестных районов. Красным карандашом были обведены два квартала возле почтамта — сюда были нацелены стрелки, которые шли из нескольких пунктов радиоперехвата.
— Именно здесь, — ткнул пальцем в красный круг Винклер, — работала большевистская рация. Наши специалисты хорошо изучили “почерк” этого радиста.
— Я не люблю, когда вторично открывают Америку, Винклер, — буркнул Менцель. — Тем более что с Америкой мы в состоянии войны… — добавил и сам первый захохотал, довольный этой своей остротой.
Винклер угодливо захихикал, но Харнак даже не улыбнулся.
— Ну что там у вас? — зло спросил уязвленный Менцель.
— Наши специалисты хорошо изучили “почерк” радиста, — повторил Винклер. — Они утверждают, что передатчики, которые выходят в эфир два–три раза в неделю в этих районах, — показал на карте, — принадлежат ему. Он, например, имеет привычку делать паузу после позывных.
— Любопытно… — склонился над картой Менцель. — Это действительно любопытная новость, Винклер.
Харнак заметил, что у унтерштурмфюрера от радости начали шевелиться уши. “Как у собаки”, — подумал с омерзением, но любопытство превозмогло, и он тоже склонился над картой.
— Это, — объяснял Винклер, — шоссе, ведущее на восток. Передачи ведутся на отрезке в десять километров… Вот отсюда до этого леса… Здесь он подступает вплотную к дороге. Место выбрано очень удачно — в случае опасности легко скрыться.
— Вы говорите таким тоном, — недовольно буркнул Харнак, — словно восхищены ловкостью этого агента.
Винклер зло посмотрел на него.
— Этот радист насолил мне больше, чем кому бы то ни было, — огрызнулся он и продолжал: — Другое излюбленное его место — на магистрали, ведущей на юг. Вот на этом участке. Какой-нибудь системы в выборе места у него нет. Два раза подряд может работать на Восточном шоссе, потом переходит на Южное. Однажды его запеленговали и здесь, — показал на дорогу, которая вела на запад, — но больше в этом месте он почему-то не появлялся.
— Что вы скажете, Вилли? — спросил Менцель.
— Думаю, — опередил его с ответом Винклер, — радист располагает собственным транспортом. А это важное обстоятельство, так как частных машин в городе не так уж много.
— Почему вы так думаете? — спросил Харнак.
— Однажды чем-то напуганный радист прервал передачу, но уже через полчаса продолжал ее из другого места, километрах в десяти от прежнего. Преодолеть пешком такое расстояние за это время он, разумеется, не мог.
