да?
– Я?! На верхней? Да я же стоял рядом с тобой!
– Да, правда. Не пусти он охлаждения на полную мощность, возможно, он отделался бы ожогами. Как Арне. Должно быть, Вентури просто растерялся.
– Ну и ну! Нет, ты просто изумителен! Ведь Арне все равно погиб!
– Пять лет спустя. Пять лет – это все же пять лет.
– Таких лет?
– Сейчас ты сам так говоришь, а тогда, возле бассейна, когда я начал, взъелся на меня.
– Да, это было невыносимо и великолепно. Ну, признайся. Скажи сам – впрочем, что тебе говорить? Когда ты вылез из той дыры на Ке…
– Оставь, наконец, в покое эту дыру!
– Не оставлю. Не оставлю, потому что только тогда я понял, каков ты. В то время мы еще не очень хорошо знали друг друга. Когда, это было месяц спустя, Гимма сказал мне, что Ардер летит с тобой, я подумал, что… ну, в общем, не знаю! Я подошел к Ардеру, но смолчал. Он, конечно, сразу почувствовал. «Олаф, – сказал он, – не злись. Ты мой лучший друг, но сейчас я лечу с ним, а не с тобой, потому что…» Знаешь, как он сказал?
– Нет, – сказал я. К горлу подкатился комок.
– «Потому что только он один спустился в «дыру». Он один. Никто не верил, что туда можно спуститься. Он сам не верил». Ты верил, что вернешься?
Я молчал.
– Видишь! «Мы вернемся вместе, – сказал Ардер, – или не вернемся совсем»…
– И я вернулся один… – сказал я.
– И ты вернулся один. Я тебя не узнал. Как же я тогда испугался! Я был внизу, у насосов.
– Ты?
– Я. Смотрю, кто-то чужой. Совершенно чужой. Я думал, это галлюцинация… У тебя даже скафандр был совершенно красным.
– Ржавчина. Лопнул шланг.
– Знаю. Ты мне говоришь? Ведь это же я потом латал его. Как ты выглядел… Да, но только позднее…
– С Гиммой?
– Ага. Этого в протоколах нет. И ленту вырезали через неделю, кажется, сам Гимма. Я думал, ты тогда его убьешь.
– Не говори об этом, – сказал я, чувствуя, что еще минута, и я начну дрожать. – Не надо, Олаф. Прошу тебя.
– Только без истерики! Ардер был мне ближе, чем тебе.
– Что значит «ближе», «дальше», какое это имеет значение?! Болван ты, Олаф. Если бы Гимма дал ему резервный вкладыш, он бы сейчас сидел с нами! Гимма экономил на всем, боялся потерять лишний транзистор, а людей потерять не боялся! – Я осекся. – Олаф! Это чистейшее безумие. Пора забыть.
– Видно, Эл, не можем. Во всяком случае, пока мы вместе. Потом уже Гимма никогда…
– Оставь в покое Гимму! Олаф, Олаф! Конец… Точка. Не хочу больше слышать ни слова!
– А о себе я тоже не могу говорить?
Я пожал плечами. Белый робот хотел убрать со стола, но только заглянул в комнату и вышел. Его, наверное, испугали наши возбужденные голоса.
– Скажи, Эл, чего ты, собственно, злишься?
– Не притворяйся.
– Нет, серьезно.
– Как это «чего»? Это же случилось из-за меня…
– Что из-за тебя?
– С Ардером.
– Что-о?
– Конечно. Если бы я сразу настоял, перед стартом, Гимма дал бы.
– Ну, знаешь! Откуда тебе было знать, что подведет именно радио? А если бы что-нибудь другое?
– Если бы! Если бы! Не было никакого «если бы». Было радио.
– Постой. Так ты с этим носился шесть лет и даже не пикнул?
– А что мне было «пикать»? Я думал, это и так ясно.
– Ясно? Черное небо! Что ты плетешь, человече?! Опомнись! Если бы ты это сказал раньше, каждый бы решил, что ты рехнулся. А когда у Эннессона расфокусировался пучок, то это тоже ты? Да?
– Нет. Он… Ведь расфокусировка случается…
– Я знаю. Все знаю. Не меньше тебя. Эл, я не успокоюсь, пока ты не скажешь.
– Что?
– Что это только твое воображение. Это же дикая чушь. Ардер сам бы тебе сказал это, если б мог.
– Благодарю.
– Слушай, Эл, я тебе сейчас так врежу…
– Поосторожней. Я посильнее.
– А я злее, понимаешь? Болван!
– Не кричи так. Мы тут не одни.
– Ладно. Все. Но это была чушь или нет?
– Нет.
Олаф так втянул носом воздух, что у него побелели ноздри.
– Почему нет? – спросил он почти нежно.
– Потому что я уже раньше приметил эту… эту жадную лапу Гиммы. Я обязан был предвидеть это и взять Гимму за глотку сразу, а не после того, как я вернулся с известием о гибели Ардера. Я был чересчур мягок. Вот в чем дело.
– Ну ладно. Ладно. Ты был слишком мягок… Да? Нет! Я… Эл! Я не могу. Я уезжаю.
Он вскочил из-за стола. Я тоже.
– Ты что, с ума спятил! – крикнул я. – Он уезжает! Ха! Из-за того, что…
– Да, да. А что, прикажешь слушать твои бредни? И не подумаю. Ардер не отвечал. Так?
– Отстань.
– Не отвечал? Говори.
– Не отвечал.
– У него могла быть утечка?
Я молчал.
– У него могла быть тысяча различных аварий? А может быть, он вошел в зону отражения? Может, в этой зоне погас его сигнал, когда он потерял космическую скорость в завихрениях? Может, над пятном у него размагнитились излучатели, и…
– Довольно!
– Не хочешь признать, что я прав? Стыдись!
– Я же ничего не говорю.
– Ага. Значит, могло все-таки случиться что-нибудь такое, о чем я сказал?
– Могло.
– Тогда почему ты уперся, что это было радио? Радио, и больше ничего, только радио?
– Может, ты и прав… – сказал я. Я вдруг почувствовал страшную усталость, и мне все стало безразлично. – Может, ты и прав, – повторил я. – Радио… просто наиболее правдоподобное объяснение, понимаешь?.. Нет. Пожалуйста, помолчи. Мы и так говорили об этом в десять раз больше, чем надо. Лучше помолчи.
Олаф подошел ко мне.
– Конь… конь несчастный… у тебя слишком много этого добра, ясно?
– Какого еще добра?
– Чувства ответственности. Во всем надо знать меру. Что ты собираешься делать?
– Ты о чем?
– Сам знаешь…
– Не знаю.
– Плохо дело, а?
– Хуже некуда.
– Не поехать ли тебе со мной? Или куда-нибудь одному? Если хочешь, я помогу тебе это устроить. Вещи могу взять я, или ты оставишь их, или…
– Думаешь, мне нужно удирать?
– Ничего я не думаю. Но когда я смотрю на тебя и вижу, как ты помаленьку выходишь из себя, чуточку, так, знаешь, как минуту назад, то…
– То что?
– То начинаю думать.
– Не хочу я уезжать. Знаешь, что я тебе скажу? Я не двинусь отсюда никуда. Разве что…
– Что?
– Ничего. Тот, в мастерской, что он сказал? Когда будет готова машина? Завтра или уже сегодня? Я забыл.
– Завтра утром.
– Хорошо. Смотри, смеркается. Проболтали весь день…
– Дай
