— А если нет…
— Нет, не говори так. Ты вернешься. Я больше ничего не хочу слышать. Мы что-нибудь придумаем… Ну, как ты мог сделать что-то плохое! Ты, добрее которого нет на свете…
— То, что хорошо для одних, плохо для других. В этом все и горе, Дамаск.
— Этот человек… он не имел права приходить к тебе… Он не имел права просить у тебя убежища.
— Он и не просил. Я сам предложил ему это. Ты хочешь, чтобы я отвернулся от друга? Но давай не будем говорить о прошлом. Я думаю о будущем. Я постоянно думаю о тебе, моя дорогая. Это утешает меня. Ты помнишь наши беседы… наши прогулки…
— О, отец, это невыносимо.
— Мы должны вынести все испытания, что пошлет нам Господь.
— Господь! Почему ты говоришь о Боге? Почему он позволяет, чтобы безнравственные убийцы купались в роскоши, а святых приговаривали к смерти? Почему негодяи танцуют в замках… каждый день с новой женой…
— Тихо! Что за речи! Дамаск, умоляю тебя, будь осторожна. Ты хочешь доставить мне удовольствие? Хочешь, чтобы я был счастливым?
— Отец, ты же знаешь…
— Тогда послушай меня. Возвращайся домой. Успокой мать. Приглядывай за ней. Когда придет время, выходи замуж, рожай детей. Это может стать величайшей радостью. Когда у тебя появятся дети, ты перестанешь скорбеть о своем отце. Ты будешь знать, что таково правило жизни, — старики уходят, уступая дорогу молодым.
— Мы спасем тебя, отец. Он погладил меня по голове.
— Мы сделаем это. Ты знаешь, я не могу жить без тебя. Ты всегда был с нами. Всю свою жизнь я гордилась тобой. До сих пор я никогда не думала, что может наступить время, когда тебя… не будет… со мной.
— Любовь моя, ты мучаешь себя… и меня, — сказал отец.
— Поговорим тогда о твоем побеге. Мы попытаемся вызволить тебя отсюда. Почему бы тебе не поменяться со мной одеждой…Ты мог бы уйти, а я остаться здесь.
Он тихо засмеялся:
— Родная моя, ты считаешь, я буду похож на мальчика? А ты на старика? И ты думаешь, что я оставлю здесь ту, которая мне дороже жизни? Это безрассудно, дитя мое. Но то, что ты говоришь, согревает мне сердце… Мы по-настоящему любим друг друга. Вошел стражник:
— Надо уходить. Дольше оставаться опасно.
— Нет! — крикнула я, прильнув к отцу. Отец нежно отстранил меня.
— Иди, Дамаск, — попросил он. — Пока я жив, я буду помнить, что ты пришла ко мне, что ради этих нескольких мгновений ты пожертвовала своими великолепными волосами.
— Что мои волосы по сравнению с моей любовью к тебе?
— Дитя мое, я буду помнить о тебе. — Он крепко обнял меня. — Дамаск, будь осторожней. Не говори лишнего. Ты должна знать, наша семья в опасности. Кто-то предал меня. И этот человек может предать и тебя. Я этого не смогу перенести. Если я буду знать, что тебе и твоей матери ничего не угрожает… я буду спокоен. Будь осторожней, заботься о матери, живи в мире… это самое большое, что ты можешь сделать для меня.
— Идемте, — поторопил стражник. Последние объятия — и я уже опять стояла в сыром коридоре, и нас разделяла тяжелая дверь.
Я не помнила, как дошла до барки. Один раз перед нами пробежала крыса. У пристани ждал Том Скиллен, который помог мне сесть в лодку.
Пока мы плыли по реке, ориентируясь по огням Фонарной башни, я все время думала о том, что сказал мне отец: «Кто-то предал меня».
* * *
Больше я не видела отца. Они отвели его на Тауэрский холм и отрубили его благородную голову.
В день, когда это случилось, по совету Саймона Кейсмана и без моего ведома матушка дала мне немного настойки опиумного мака. Я крепко уснула, а когда проснулась, отца у меня уже не было.
Я поднялась с постели, веки были тяжелые, но еще тяжелее было на сердце. Я спустилась вниз и нашла матушку сидящей в своей комнате со сложенными на коленях руками и неподвижно устремленным вперед взором.
Я поняла, что она уже вдова, а я потеряла самого дорогого и самого лучшего в мире отца.
Несколько дней я слонялась по дому, не находя себе места. Люди заговаривали со мной, но я не слышала. Руперт и Саймон Кейсман пытались успокоить меня.
— Я всегда буду заботиться о тебе, — говорил мне Руперт, и только потом я осознала, что он просил меня выйти за него замуж.
Саймон Кейсман действовал более решительно. Я не забыла, что это он организовал мое свидание с отцом. Он также присутствовал при его казни и казни Эймоса Кармена и рассказал нам об этом.
— Ты можешь гордиться отцом, Дамаск, — сказал он. — Он шел навстречу смерти спокойно, без страха. Положил голову на плаху со смирением, восхитившим всех.
Я молчала, горе захлестывало меня. Слез не было. Матушка сказала, что мне лучше поплакать.
Саймон добавил:
— Его последние мысли были о тебе. Я говорил с ним. О тебе была его самая большая забота… о тебе и твоей матушке. Он жаждал увидеть вас под защитой сильного человека. Это было его самое большое желание. Дамаск, я здесь, чтобы заботиться о тебе. Ты нуждаешься в сильной руке, на которую могла бы опереться, и в любви, которую только муж может тебе дать. Давай не будем больше откладывать. Это было бы и его желанием. И помни, мы живем в опасное время. Когда человек обвинен в измене, кто знает, что ожидает его семью? Тебе нужен я, чтобы заботиться о тебе, Дамаск, а ты нужна мне, потому что я люблю тебя.
Я посмотрела на него, и старое отвращение вернулось. Мне вновь почудилась лисья маска на его лице, и я отпрянула от него. Несомненно, выражение лица выдало мои чувства.
— Я не выйду замуж по расчету, Саймон, — сказала я. — Хотя я благодарна тебе за то, что ты сделал для меня в это ужасное время, я не могу выйти за тебя замуж. Я не люблю тебя, а без любви я не представляю супружескую жизнь.
Он повернулся и вышел.
Я забыла о нем. Я думала только о своей потере.
* * *
Через два дня после казни отца произошло странное событие. Мне не сказали об этом, потому что не хотели еще больше огорчить меня. Голова отца, надетая на кол, была выставлена на Лондонском мосту. Отца хорошо знали в Сити, и это было своего рода предупреждением всем, кто не желал подчиняться приказам короля. Там были головы и других казненных, но знать, что голова отца среди них, было бы для меня слишком большим испытанием. Я помнила, как пять лет назад наш сосед, сэр Томас Мор, был обезглавлен, и его голова торчала на мосту. Но потом голова исчезла, и пронесся слух, что его дочь Маргарет Роупер ночью пришла на мост и сняла голову отца, чтобы достойным образом похоронить ее.
Если бы я знала, что голова отца выставлена на мосту, я бы поступила так же, как Маргарет. Я бы попросила Саймона Кейсмана помочь мне.
Один из слуг сообщил нам, что головы больше на мосту нет. Она исчезла. Он видел это сам. Лодочник рассказал ему, что все пришли в смятение, когда на рассвете нашли кол без головы казненного.
