После этих слов лорды приблизились, преклонили пред ней колени и поцеловали её руку. По правде говоря, многие из них с радостью поцеловали бы и обе руки, да и щёки и даже губы, но сама Голдилинд смотрела на приветствующих скорее сурово, чем милостиво.
Затем граф заговорил с Голдилинд и рассказал ей о её королевстве, о том, как благоденствует народ, о крепком мире, царящем в её землях, о славных днях Лугодолья и о хвале, воздаваемой ей народом. Голдилинд ничего не отвечала, но по мере того, как он говорил, грудь её всё чаще вздымалась, и, наконец, на её глазах выступили слёзы и покатились по щекам. Тогда придворные стали переглядываться, и граф сказал:
– Господа! Мне кажется, что миледи хочет говорить со мной наедине, как со своим ближайшим другом и благожелателем. Я прав, миледи?
Голдилинд не могла ничего вымолвить из-за того, что сердце её обливалось слезами. Она только кивнула головой и улыбнулась графу.
Граф Джеффри махнул рукой, и все лорды, а с ними и служанки покинули комнату. Они остались вдвоём: королева и граф, который стоял перед ней, но прежде, чем он смог произнести хоть слово, Голдилинд поднялась с престола и упала на колени перед ним, молитвенно соединив руки и закричав срывающимся голосом:
– Помилуйте! Помилуйте! Сжальтесь над моей юной жизнью, о достойный лорд!
Граф поднял её, вновь усадил на престол:
– Нет, миледи, так не годится, но я буду готов выслушать Вас, если Вы захотите поговорить со мной и рассказать всё, что случилось.
Голдилинд некоторое время боролась со своими чувствами, а затем сказала:
– Достойный лорд, я умоляю Вас выслушать меня. Имейте терпение к слабому женскому сердцу! Пожалуйста, сядьте рядом со мной.
– Так не полагается. Я сяду ниже.
И граф, взяв себе табурет, сел перед королевой и спросил:
– Что мучает Вас? Чего бы Вам хотелось?
Тогда Голдилинд начала рассказывать:
– Милорд, я живу в заточении. Мне хотелось бы стать свободной.
– Хорошо, значит, это темница?
– Да! Я не могу даже свободно выйти из замка и вернуться. И это ещё не самое страшное. Сходите, посмотрите на комнату младшей гвардии и скажите тогда, подходит ли она для дочери Вашего повелителя.
Граф сперва ничего не отвечал, но затем произнёс:
– Всё же грусть Вам к лицу. Когда я взглянул на Вас, моим глазам предстала красота мира, где тело не может быть недостатком.
Голдилинд покраснела:
– Если это и так, то это милость Божия, и за это я приношу Ему хвалу. Но сколько ещё продержится моя красота? Горе убьёт и её.
Граф долго молча смотрел на королеву. Наконец, он сказал:
– Я поручил заботу о Вас Вашим друзьям и следил за тем, чтобы они ободряли Вас. Что я сделал не так?
– Может быть, умышленно и ничего. Ведь, если я верно понимаю, Вы пришли теперь, чтобы объявить мне об окончании моего временного, но утомительного пребывания здесь, о том, что Вы отвезёте меня в Лугфорд и возведёте на престол, и покажете всему народу дочь моего отца.
Граф молчал. Лицо его потемнело, и Голдилинд видела это. Наконец, граф сказал резким голосом:
– Миледи, это невозможно. Вам следует оставаться в замке Зелёной гавани или в каком-нибудь другом замке, но вдали от народа.
– Что ж, – ответила Голдилинд, – я убедилась теперь – я предчувствовала правду, когда впервые оказалась в этих стенах. Мне почудилось тогда, что Вы убьёте меня, чтобы безопасно восседать на престоле дочери Вашего государя. Вы не решаетесь послать ко мне человека с мечом, что пронзил бы меня, поэтому Вы ввергли меня в темницу к жестоким тюремщикам. Вы приказали им медленно и мучительно лишить меня жизни. До сих пор я выдерживала и их, и Вашу злобу, но теперь я побеждена, теперь я знаю, что меня ожидает смерть, и потому у меня больше нет страха, потому я и дерзнула высказать Вам всё, что Вы сейчас услышали, хотя и понимала, что меня убьют. Теперь я могу признаться Вам: я раскаиваюсь в том, что просила милости у неспособного на милость.
Хотя слова, сказанные девушкой, были резки, голос её оставался мягким и ровным. Граф был сильно задет, он встал и начал ходить взад-вперёд по комнате, то частично обнажая меч, то вставляя его обратно в ножны. Наконец, он подошёл к Голдилинд, сел рядом с ней и произнёс:
– Голдилинд, ты несколько заблуждаешься. Ты не ошиблась, когда сказала, что я уверенно займу престол и буду править землёй Лугодолья так, как не сможет никто другой. Верно и то, что я поселил тебя, законную наследницу, в стороне от мирской суеты, по крайней мере на некоторое время, ибо я не допущу того, чтобы твои белые руки преждевременно сместили меня с моего места, как не допущу и того, чтобы твоё прекрасное лицо послужило знаменем моим недругам, но никогда я не желал твоей смерти или твоих мучений! Если же всё происходит так, как ты мне поведала, а ты настолько правдива, что я не могу сомневаться в твоих словах, то, прошу, расскажи мне, что они делали с тобой!
– Милорд, те друзья, которым Вы передали меня, – мои враги, без различия, были ли они Вашими друзьями или нет. Вы хотите заставить меня поведать Вам всю историю моих унижений? Для них я была лишь невольницей, что временами исполняет на сцене роль королевы. Ваш капеллан, например, которому Вы поручили заботу обо мне, смотрел на меня сладострастными глазами. Он просил расплатиться с ним моим телом, чтобы тем самым купить прекращение страданий. Он угрожал мне ещё большим злом и сдержал своё слово.
Граф вскочил на ноги и вскричал:
– Что? Да как он посмел! Знай тогда, что его клобук не настолько прочен, чтобы защитить его шею! Говори дальше, дитя моё, рассказывай всё. Мои волосы седеют от твоих слов.
Голдилинд продолжила:
– Та льстивая, вкрадчивая женщина, которой Вы поручили заботу обо мне, – просили ли Вы её терзать меня розгами? Темницей? Темнотой? Одиночеством? Голодом?
– Клянусь всеми святыми, нет! И в мыслях у меня этого не было! Поверь, она заплатит за всё, если она осмелилась на такое!
Но Голдилинд сказала:
– Я прошу не об отмщении, я прошу о милости, и в Ваших силах оказать её мне.
И снова оба замолчали до тех пор, пока граф не произнёс:
– Теперь я со своей стороны попрошу Вас об одном, о том, что Вы должны будете сделать. Ваше величество может жить спокойно. Отныне с Вами не случится никакого зла. Будут только удовольствие и радость. Но расскажите мне, как Вы сбежали, устроив себе отдых на эти два дня. Расскажите о том молодом человеке, которого Вы встретили. Расскажите мне, не как дева рассказывает своему отцу или опекуну, а как леди могла бы рассказать лорду. Расскажите, что произошло между вами, ведь Вы же не та, на которую может бесстрастно смотреть молодой и отважный мужчина. Но клянусь всеми святыми, что я вижу? Вы вся покрылись краской, миледи! – И граф рассмеялся.
Голдилинд и в самом деле сильно покраснела, но ответ её прозвучал уверенно:
– Милорд, вы сказали истинную правду. Я, конечно, не могла не заметить, как он смотрит на меня, но обращался со мной этот юноша со всем уважением, словно брат с сестрой.
– А теперь поведайте мне – что он собой представляет?
– Он молод, но силён выше меры. Он совершенно бесстрашен! Я своими глазами видела, как он схватил и поднял одного из наших людей голыми руками, а потом швырнул его, словно комок глины.
Граф нахмурился:
– Да, я уже слышал эту историю от наших воинов. Но каков он из себя?
Голдилинд покраснела:
– Он красив: у него светлые глаза, правильные черты лица, голос добрый и мягкий, – и девушка покраснела ещё сильней.
– Он говорил Вам, кто он, этот юноша?
– Из его собственных слов я решила, что он простой житель леса.
– Ага, простой житель леса? Нет, этот лесной житель – преступник, разбойник! Наши люди рассказывают, что он набросился на них с криком «За Холмы!» Вы слышали о Джеке с Холмов?
– Нет, никогда.
– Он король среди своих друзей, и они опасные воины. Боюсь, если юноша окажется одним из них, то уже завтра для него будет воздвигнута виселица, каким бы пригожим и отважным он ни был.
Голдилинд побледнела, губы её задрожали. Девушка встала и, упав на колени перед графом, зарыдала:
– О, милорд, милости, милости я прошу у Вас! Помилуйте этого несчастного юношу, который был так добр ко мне!
Граф поднял её на ноги и, улыбаясь, произнёс:
– Встаньте, миледи, зачем Вы падаете передо мной ниц? Вы не должны так делать. Что же до лесного жителя, так это Ваша привилегия миловать его, а не моя, и так как он, к счастью, ещё не повешен, Ваши слова спасли его шею.
Голдилинд села обратно в кресло, но всё ещё казалась бледной и напуганной. Граф же продолжал добрым голосом:
– Я не оставлю без внимания всё, о чём мы говорили, миледи, и потому прошу сейчас Вашего позволения покинуть Вас. Завтра я вновь приду, чтобы держать совет. Сегодня же пребывайте в хорошем настроении, потому что Ваше настроение всегда должно быть хорошим. Вы должны жить в радости, и если кто-то посмеет сказать Вам резкое слово – тем хуже для него.
