последнюю еду? А вырастет зерно только через год. – Папа… – А ты послушай».
Отец говорил тихо, мало, долго. Рассказал о бабушке Марфе, о деде Мироне.
Говорил о Филипповых, рассказывал, какая река течёт вокруг Зиновьево. Чуть-чуть рассказывал. Слёзы на глазах. Гордо говорил. Всё время останавливался, ведь по тонкому льду шёл. Нельзя мальчика таким грузить. Но и оставлять в неведении тоже было невозможно. Так Алёша стал Филипповым. Не по записи в свидетельстве о рождении, а по памяти и вере в дедов-прадедов своих.
Нелёгкое это было крещение.
Но он больше никогда не писал сочинения про Павликов Морозовых.
…Зоська смотрела на него каким-то странным, растворённым в окружающем воздухе взглядом. Таким глазом редко женщины смотрят на мужчин своих. Так, словно внутрь себя, в лоно своё спрятать хотела.
– Ты что так затих, Лёшенька? Почему замолчал, как парашютист с нераскрывшимся парашютом? Эх ты, думаешь, могу не так понять? Сказать не так? Да как ты мог? А? Ах ты ж глупый Алёшка… Ты же мне родненький, ты мой, Алёшенька. Я… Да у меня у самой дед четырнадцать лет в лагере был. В двадцать девятом забрали, через четыре вернулся, потом, по разнарядке, как готовому врагу народа «десятку», и только в сорок шестом, как раз я родилась, вернулся… – она помолчала, гребла и что-то вспоминала. Потом встряхнула головой, растрепала рыжие кудри. – Скажи, Алёшка, какой же день замечательный сегодня. Правда? Если захотим, нам с тобой всю жизнь вместе жить. Так?
А он вконец растерялся, обалдел, онемел и наглядеться не мог. Схватил одним взглядом девчонку, вот только что, этим днём, совсем недавно подарившую ему свою любовь – открыто, беззастенчиво и до боли в покусанных губах. Смотрел и глаз отвести не мог.
– Что замолк, родненький?
– Люблю.
– И я. Очень.
– Спасибо.
– Это тебе спасибо.
6
– Эх, сестрёнка, смотри, какой ветер поднялся. А где племяш мой? С утра влетел и выскочил, – Колька, генерал Телятников, похлопал по плечу Анатолия. – Как дела, Филиппов?
Тот сидел, совершенно опустошённый и довольно крепко пьяный, смотрел на жену и на нового друга своего и понять не мог, как такое в жизни случается, как происходит такое, как получается. Это же только в голову пусти такие мысли, так покорёжит душу, такие загадки-задачки задаст, что ум за разум зайдётся. Он угадывал в новообретённом родственнике своём знакомые Александрины черты, понимал, что вот этот прищур типично «телятниковский», а манера молчать-молчать, потом как бабахнуть в глаза – тоже.
– Что, Анатолий? Нормально, мужик?
– Норма, Коля. Норма.
Ритуальное рукопожатие. До белизны пальцев. Хоть и клешнёй. Колька, свой. Колька не обращал внимания на такие мелочи, зажал его руку крепко, чётко. Всё отлично. Всё было хорошо. Хотелось, чтобы ещё лучше. Филиппов потянулся к бутылке. Но Александра наложила руку, удержала крепко. Он поднял голову, резко, по-мужицки недоумевая. Заглянул в глаза жене своей. Глаза сощурил, губы сжал.
А она улыбнулась. Жена.
– Толя, хватит. Нет-нет, не поэтому. Да что же, я дура какая, посреди всего капризничать? В день такой. Я… Я тут с Алёшкой поговорила. Он свою девушку привести должен.
– Девушку?
– Свою?
Опять генерал Коля и её любимый Толька сказали хором. Она кивнула головой. Заулыбались все. Сразу.
Вот и приходит такая минута, когда дети подводят черту твоему внутреннему детству, твоей молодости. Приводят избранников своих. Новую роль надо исполнять. Весело, хоть и непривычно. Так игра же какая! Новый человек в дом входит – это не шутка!
– Погоди, Шурка, – Толя растерялся и от внезапности назвал Александру ночным, любовным именем, таким, что только в радости на ушко шептал. – Шурка, к нам, сюда, сейчас, в любую минуту придёт Алёшкина любовь? А я тут пьяный и в майке?! Да японский городовой!
– Так. Пехота! Отставить! Р-равняйсь! Смир-рна! – вдруг со смаком прорычал Колька. Филипповы вздрогнули, чуть растерялись. (Вот что значит поставленный командирский голос.) – Слушай команду! Сестрёнка, утюг. Толька, кубарем в ванную, водные процедуры, холодной водой, чтобы сию секунду был огурчиком. Я помогу убрать, – он осанисто привстал, его не менее основательно шатнуло. – Где мой китель?!
– Да он на тебе, енерал! – захохотала Александра. – Нет уж, мужики, вы давайте-ка оба – на процедуры. А я тут сама. На кухне я – генерал, маршал и самый главный кто там есть.
Ради такого дела не пожалели взрослые мужики животов своих, тут уж всё было – и «два пальца в рот», и полоскания, вся физиология, масло сливочное, что-то ещё съели, то, что Александра в коробке с лекарствами понаходила. Одной бритвой выбрились заново, всё больше приходя в себя, разгораясь улыбками, как мальчишки. «Новый человек в доме! Девушка. Наверное, красивая. Какая она?» Любопытство разбирало их до щекотки. Одно дело самим женихаться, другое дело – смотреть, как твои дети сами судьбу свою выбирают.
Прошло ещё, наверное, минут пятнадцать скоростных метаний по маленькой квартирке Филипповых, на втором этаже старого деревянного дома, что на Речной улице да в городе Зареченске. Не было для Александры, Анатолия и Николая ничего важнее этого приготовления. Наконец был убран утюг, на шкаф улетела гладильная доска, на кухонный стол легла новёхонькая, из невообразимых хозяюшки-ных тайников припасённая скатерть, у соседей был одолжен лимонад, на столе возникли новые фужеры. Всё, что можно было накрошить, было накрошено, разложено по тарелкам по-городскому. Красота, как в книге «Домоводство» издания 1956 года. Повисла тишина, изредка прерываемая общим нервическим смешком.
Родственнички сидели рядышком, истуканно, как будто позировали залётному фотографу. Анатолию очень хотелось закурить, но он терпел. Что-то резало воротник. Он поднял руку и с ужасом обнаружил, что не вынул картонную полоску из-под воротника только что выглаженной сорочки. Вытащил и стал комкать в клешнях. Николай выбрал самую стратегически выгодную позицию – возле окна, что в сад выходило. Угол обзора загораживала крыша сарая Филипповых.
– Включи телевизор, Анатолий. Что так сидеть? Придут наши. Скоро придут.
Анатолий сделал вид, что не заметил этого «наши». Незнакомую девчонку уже приняли. Заочно. Очень хотелось, чтобы всё получилось у Алёшки.
– Вот что я тебе скажу, Сашенька…
Только Телятников повернулся к Филипповым, как за окном раздался резкий вскрик, громкое мяуканье, послышался быстрый шорох, стук, царапанье, и какая-то тень очень быстро взобралась прямо по стене сарая, выскочила на самый верх крыши и затихла со стоном.
Все ошалело смотрели друг на друга. Немая сцена.
– Покрупнее кошки будет, – озабоченно пробормотал генерал. – Что ж такое? Чёрт, яблоня мешает. Что за город – фонари не горят! Северным светом питаетесь! Глянь, на самом коньке сидит. Сашка, ну-тка, глянь из спальни, что там?
