— Получилось. Наверняка была самая красивая, — улыбнулся Шамрай, но тут уж включилась Лянка:
— Девчата, пока молодые, все красивые. Порасцветали.
Здесь только не хватало упоминания самой распрекрасной Анюты, но ей хватило ума при Назаре промолчать — просил же.
Вот только уже дома она смолчать не смогла. И когда пила под его чутким контролем таблетки, прописанные во время последнего обследования, горестно проговорила:
— На ней же пробы ставить негде, Назарчик. Неужели не видишь?
Он ничего не ответил, глянул на нее злыми глазами, так что захотелось прикусить себе язык за болтовню. Словно бы будь она не матерью родной, а кем-то посторонним — дал бы сдачи по своему обыкновению. А ей он даже слова грубого сказать не мог, перечил — и то редко. Но стоило появиться этой… Ляна с трудом проглотила лекарство, отпила воды и протянула ему стакан, сдавленно прошептав:
— Прости.
— Не говори так больше про Милану, пожалуйста.
— Не буду. Прости.
Назар кивнул и молча ушел в свою комнату, и она знала, что до такого — до него не достучаться.
14
Если полдня собирать грибы в лесу, то потом всю ночь они станут сниться.
Закрывая глаза, он видел перед собой пламенные всполохи, танцующие в опасной близости от него, и остановить их танец было невозможно. Да он и не хотел. Среди этих огней проступало самое красивое на земле лицо, и уж на него он насмотреться не мог, как ни слепило. Назвать сном те часы было нельзя, потому что он не спал. Вставал, ходил по комнате, открывал окно настежь, вдыхая полной грудью ночной свежий воздух. И снова жмурился, чтобы увидеть Милану. Ему казалось, что нынче ее черты впечатались в обратную сторону его век — иначе как объяснить такой феномен?
Сегодня мама сделала ему больно, ясно дав понять, что не примет его выбора. Но, наверное, впервые он понимал, что это не так уж и важно — ее согласие. Хорошо, если оно будет, а если нет — пройдет время и все сгладится. Ее аргумента, единственного и довольно гадкого, он всерьез не воспринимал и даже не думал о нем. Думал о другом, ясно сознавая — покоя здесь им не дадут.
Лукаш, вон, и тот постарался влезть, что уж об остальных говорить? А нужно было понять, выяснить: у него и правда срывает мозги от Миланы, а у нее? А вдруг ему показалось, а вдруг все не так?
И как спать, если ему все показалось, а в действительности ей все равно?
Назар снова закрывал глаза и снова видел ее лицо в огненных всполохах. Она тяжело дышала, губы ее приоткрылись, на лице — тень от стеблей травы, торчащих из венка. И глаза блестят так, что страшно, безумно страшно ошибиться.
«Милана, а давай мы…»
Что было под этим «мы» и этим «давай»? Что он хотел ей сказать? Предложить прыгнуть еще раз? Позвать танцевать? Пройтись вдоль берега? Заняться сексом? Быть вместе? Этим летом или всегда?
У него волосы на загривке дыбом вставали от слова «всегда», таким оно было нереальным. Ничего не бывает всегда, но и от «этим летом» заныло под ложечкой. Еще тогда, когда Лукаш бросил жестокое «А потом?» — и ему пришлось отвечать. И этот ответ ему не понравился, потому что в нем не было места ему самому. А где его взять, это место себе самому, Назар не знал.
Тут хоть бы разобраться в том, что Милана об этом думает. И хочет ли. Хочет ли такая, как Милана, такого, как Назар.
Кречет негромко рассмеялся и отвернулся от окна. Скоро солнце окрасит небо густо-лиловым, и ему ехать на клондайк. Когда он вернется к обеду, надо будет снова что-то придумывать, чтобы побыть с ней вдвоем. Вдвоем, а не как вчера. И что тут, к черту, придумаешь в богом забытом Рудославе? И Ляна теперь закусит удила, будет под ногами мешаться. А вечером нарисуется Стах с кучей новых поручений, как те, что озвучивал ему вчера по дороге домой.
Хоть вой, никакого спасения. Разве что увезти ее на несколько дней… Да только… согласится ли?
Когда он выходил на подворье, из всех звезд на небе оставалась одна, последняя. Она казалась жемчужно-белой и очень хрупкой. Подуешь — скатится и разобьется, будто стеклянная горошинка.
«Аврора — богиня утренней зари у римлян», — вспомнилось ему. Он не сознавал до конца, баба Мотря это говорила или дед Ян. Почему-то сейчас казалось, что дед, он его почти не помнил. Только что тот был очень седой, большущий и что любил его на руках таскать — больше ничего. И умер он, когда ему и четырех не было. Но сейчас Назару представлялось, что про звезды, зарю и богинь — дедовым голосом в ушах звучит, как сквозь бетонную толщу времени и пространства. По рассказам бабы Мотри дед Ян был добрым и всех их любил. И умер очень счастливым, потому что они у него были.
«Это важно, чтобы у тебя кто-то был, кого любишь», — всегда добавляла она, и Назар даже ребенком интуитивно понимал — это она про смерть говорит. А теперь видел Стаха, который один.
Назар потянулся и сбежал по ступенькам с крыльца. Вышел за двор, где начинались поля. И просто двинулся прямиком через луг, на ходу собирая ромашки, васильки, материнку, журавец и иван-чай — знакомые с самого детства, но совсем для него безымянные. Целую охапку нарвал и когда возвращался, то чувствовал себя странно: и взволнованным, и умиротворенным одновременно. Будто бы отпустил себя и ждал, куда выведет эта дорога, по которой он шел с первого дня, когда встретил Милану.
Во дворе все еще стояла глухая тишина, а рассвет разливался по горизонту, не успев окрасить розовым цветом облака. Привычным маршрутом он обогнул дом и оказался под балконом. Сунул цветы за пазуху, и как будто так и надо, вскарабкался на липу, чтобы уже на уровне балкона замереть, в удивлении раскрыв рот.
И было отчего. У самой стены в большом ротанговом кресле устроилась Милана, поджавшая под себя ноги и укутанная в плед. Может быть, она дремала, но едва голова Назара показалась над перилами, распахнула глаза и негромко проговорила:
— Привет!
— Привет… — разлепил губы Назар. — Ты… ты чего тут делаешь? Рань же.
— Тебя жду.
— И… давно? Ты вообще ложилась?
— Ложилась, но не спалось, — она поежилась и улыбнулась: — Ты так и будешь на дереве висеть?
— Уф, — выдохнул Назар, вдруг сообразив, как, должно быть, комично выглядит. Подобрался поближе, после чего раскачался на ветке, на которой стоял, прыгнул к балкону, мягко коснувшись ступнями выступа, и, удерживая равновесие, вцепился в парапет. Наконец перемахнул через него и оказался рядом с Миланой.
- Похмелья нет? — зачем-то спросил он.
— Не-а, — мотнула она головой, — аппетит есть зверский.
— Вот блин, — Назар вытащил свой высокохудожественный полевой веник и положил рядом с ней на стол. — Надо было с кухни булки тащить, да?
— Ага. А еще чай, варенье и арахисовое масло.
— Ну… вообще-то ты тут, считай, дома. Пошли на кухню, покормим тебя. Марья небось еще спит, никто не помешает.
Милана не раздумывая ни секунды резво сунула ступни в пушистые тапочки, валявшиеся под креслом.
— Только если Марья еще спит, то булок явно нет.
— Разберемся, — улыбнулся Назар, стараясь не пялиться на ее голые ноги, торчащие из-под пледа. Да и вообще не пялиться, хотя это было и трудно. Утром Милана была именно такой, какой он себе ее и представлял — немножко заспанной, взъерошенной и похожей на котенка. Оторваться невозможно, хотелось сгрести в охапку и целовать.
Прихватив импровизированный букет, она проскользнула в комнату одеваться. А он торчал на балконе — ждал. Потом оказалось, что в ее случае «одеваться» значило накинуть халатик, такой же крошечный, как пижама. И пытка голыми ногами продолжилась после, когда они тихонько крались по коридору и по лестнице вниз, стараясь никого не разбудить лишними шорохами.
Этими самыми ногами с аккуратным педикюром на пальчиках она болтала, сидя на высоком барном стуле, когда Назар изучал содержимое холодильника, пытаясь сообразить, чем этого голодного ребенка можно быстро накормить. Арахисовое масло он и правда нашел, покрутил в руках банку и негромко спросил:
